Виктор Максимов - Исповедь старого солдата

Инвалид войны Григорий Файзулин, мастер-универсал, подготовил заранее в госпитале для пальм красивые ящики, и ко Дню Победы пальмочки украшали палаты и холлы госпиталя, радовали своим присутствием.

С годами пальмы подрастали, число их потихоньку сокращалось, а сегодня в госпитале пальмы уже не увидвишь: разбежались.

Было все это, было! Было время, и жаловаться на Аэрофлот не было оснований, причин. И люди были ближе к судьбам ветеранов войны, не говорю о власти, терпеливо пропускали инвалидов в очередях, частенько и защищали, как это было например со мной в Сочи.

Пришли другие времена, для Аэрофлота утратились ценности человека, обернулись они деньгами: деньги… деньги. Хотя отдаю должное: не забывает Аэрофлот ветеранов в преддверии Дня Победы — предлагает бесплатно слетать по России старым людям, напоминает о себе, проявляет акт гуманности. Похвально и спасибо.

А если говорить о народе — печальная история: народ вместе с ветеранами ограблен властью, предан, затоптан в цинизме, лицемерии, лжи власти. Утратив при этом надежды на себя, на собственные силы и здравый смысл.

Так есть, так живем.

В начале восьмидесятых годов прошлого века, уже в новом госпитале, ближе к весне, мотаясь по процедурам, проходил ежегодный, очередной курс лечения. В коридоре второго отделения заметил: за столом сидит ветеран с очками в темной оправе на носу и читает книгу. В какой-то момент ветеран нагнулся над ней, как бы ткнул ее носом и языком ловко перевернул страницу, а затем продолжил чтение. Я понял в чем дело — руки его висели, как плети.

…Мало ли мне приходилось видеть инвалидов: безногих, безруких, слепых, изуродованных войной, общаться с ними — обычная и привычная картина, удивляться нечему. Помнится, в палате рядом со мной лежал слепой ветеран. Днем он постоянно спал и ворчал, когда его будили и звали на процедуры. Врачи и сестры недоумевали, как Володя может спать день и ночь?

Я же знал причину тревоги врачей и медсестер: как только палата засыпала, Володя под одеялом начинал… читать! Никто до утра ему не мешал, и он, проводя пальцами по строкам книги, жил в реальном, зримом мире.

Прошло около двадцати лет. Как-то поднимаясь по лестнице госпиталя, я разговаривал с идущим рядом со мной человеком. Слышу:

— Витя, Максимов! — окрикнул меня солидный мужчина в темных очках, мимо которого я прошел. Остановился, подхожу — ничего не понимаю, вижу — человек слепой. Он говорит:

— Ты что же, не видишь старых друзей, не узнаешь? Я вот хоть и слепой, а сразу узнал, хотя мы и не виделись с молодости.

Я взвыл: «Володька, елки-палки, сколько лет…» Узнал по голосу. Только слепым такое дано.

…Как и тогда, увиденное напоминало о себе, и захотелось мне познакомиться с инвалидом. В отделении медсестра указала на дверь палаты. Подхожу и через стеклянную дверь вижу: за столом сидит знакомый инвалид и… лакает из стоящей перед ним тарелки суп, как собака, языком. Смотрю, не отрывая взгляда, спешу к посту и спрашиваю медсестру:

— Вы что, почему не кормите инвалида? Там, в палате… он же сам…

Знакомая, еще по старому госпиталю, уже в годах медсестра, понимая меня, в доброжелательном тоне успокаивает:

— Алексей Матвеевич сам почти все ест. Он давно у нас, мы только наливаем ему в тарелку. Он сам ест и не позволяет его кормить, разве что после посуду убираем да стол вытираем. Полотенце ему еще кладем на стол: когда ест, лицо о полотенце вытрет. Алексей Матвеевич добрый, хороший…

Захожу в отделение. Алексей сидит в коридоре на диване и играет в шахматы, наклоняясь, губами переставляет фигуры. Подсаживаюсь, комментирую ходы в игре, так и познакомились. После нескольких встреч стала мне известна судьба этого ветерана войны, лейтенанта, с орденом Красного Знамени.

Уроженец одной из деревень Байкаловского района Свердловской области, сын потомственного уральского крестьянина-бедняка. На удивление землякам окончил среднюю школу и был принят на учебу в военное училище. Война, на фронте получил пулевое ранение, после ранения полностью отказали руки. Не раз просил ампутировать руки, надеялся, что без рук будет лучше.

— Зря таскась, в госпитале об ампутации и говорить не хотят! Мне сейчас красоты не нужно. Мешают они мне, тяжелые…

Не помню всех обстоятельств и причин, но Алексей в деревне живет более 20 лет в старой, бывшей поповской бане. Все прохудилось, развалилось, тепла нет. У бабки здоровья не стало, оставила его на колхозных работах, самой помогать надо. Живет зиму у добрых людей, а Алексей в госпитале лежит уже четыре месяца, ждет тепла, чтобы уехать обратно в деревню.

Он давно, сколько лет просит у местной власти помощи с жильем. Не дают, не помогают, валят все на колхоз. А колхоз что? Сам себя еле кормил, колхозники за счет огородов жили. Просил, просил и в прошлом году отправил письмо в обком партии.

— После такое творилось, — вспоминал Алексей, — председатель колхоза, думал, убьет меня, шум в районе поднялся, первый секретарь райкома приехал в деревню и предложил деревянный дом. Дом-то дом, только без пола, внизу яма, заполненная водой, окон, дверей нет. Стены и крыша.

Алексей секретарю объяснил, что если была бы хоть одна рука, довел бы дом до ума, не без проблем. Крыши да стен для жилья маловато… Секретарь райкома был вне себя от ярости. Сообщил в обком партии, что Алексей отказывается от предложенного ему дома, якобы ему нужен особняк, что Алексей — кляузник и позорит, хоть и сам инвалид, ветеранов войны.

До обращения в обком партии Алексей просил помощи у райвоенкомата как офицер, у комитета ветеранов войны района и областного комитета. Все обращения возвращались в райисполком, по месту жительства. Круг замыкался. Это была система, практика того времени, пройденная и хорошо знакомая. Вспоминаю, что Алексей не жаловался, а просто рассказывал о пройденном пути, рассказывал без озлобления, спокойно. Судьба Алексея была для меня не в диковинку, она для меня была близка, во многом схожа, только мера была другая: мои ноги и руки были на месте, и глаза видели все вокруг.

Заныло у меня на душе. Как представлю, что Алексей ползает по лесной поляне, залитой солнцем, и тубами собирает землянику, радуется каждой ягодке, вижу с ведром воды в зубах на деревянном крючке, или как он с тряпкой в зубах вытирает стол…

Говорю об Алексее с Семеном Спектором. Он все знает, все понимает, сочувствует, но убеждает меня: искать следы обращения ветерана в обком партии, бороться с властью Семен не может. Настраивает на это меня: мне терять нечего, благо, опыта достаточно. «Только не срывайся», — советует мне Семен. Сейчас я его понимаю — своя шкура дороже!