Павел Паныч - Оставь надежду всяк сюда входящий

Но Андренко поменял метод подхода ко мне, ведь ему нужно было получить информацию, сколько было отправлено мной писем. Количество писем играет огромную роль, если хоть одно будет упущено и дойдет до адресата, кому-то может не поздоровиться. И меня по указанию Андренко накололи какими-то медицинскими препаратами, после чего у меня слюна свисала из губ, и моя голова не ведала, что можно стереть слюну рукой.

Андренко, усадив меня перед собой, устроил допрос. Сколько жалоб мной было отправлено? Что было в одной написано, в другой. Какими числами все датировано. Так ты сказал, что написал это в первом письме. Ты вообще сказал, что в этих письмах не написано, значит ты их больше отправил. И так не меньше шести часов на протяжении трех дней. К уколам еще прибавили какие-то таблетки в капсулах, наполовину красные и черные с крестиками, от которых было и голову трудно держать на плечах. После всех допросов, убедившись, что я не лгу, Андренко не прекратил закалывать меня своими препаратами, и это уже было мне в наказание. Меня перевели в другую камеру, где уже работа была другая, где что-то сделать было невозможно. К тому же мне было запрещено иметь что-либо пишущее. Но уколы продолжались, и с каждым разом становилось плохо, я начинал задыхаться, и в этом состоянии я должен был работать. И опять же норма, норма и норма.

Этого еще им показалось мало, мне дали полосу — склонный к побегу, что автоматически послужило основанием для перевода меня в УУК (Участок усиленного контроля). Уколы мне кололи на протяжении месяца, в результате чего у меня начались сердечные боли, я начал задыхаться. Я попросил таблетку от сердца, но мое состоянии резко ухудшилось, по всему телу пошли судороги, а в особенности в районе шеи. Фельдшер измерил давление, оно упало до цифр 100 на 50, и я потерял сознание. Открыл глаза уже в медчасти, где вокруг меня стояли врачи, и была гробовая тишина. Что произошло, и сколько времени я пролежал, не знаю. Только помню одно — что все что-то шептали друг другу на ухо.

После ночи в ДИЗО-ПКТ меня уже ждала новая роба с надписью на спине ДПК (Дільниця посиленого контролю). Когда я уже находился там, ко мне с пеной на губах прибежал Андренко с листком в руках и дал мне его прочитать. Этот листик был уведомлением из секретариата Президента Украины: ваше обращение поучено и направлено на рассмотрение в прокуратуру Харьковской области. Он исключал все возможности, что я мог его обмануть в ту минуту, когда он меня, обколотого, мурыжил вопросами о моих письмах.

Но на самом же деле мной было отправлено четыре письма, и, конечно, признаваться в этом я не собирался. Таким образом у меня оставался шанс хоть на что-то, нежели не иметь вообще ничего. А что касается медицинских препаратов, которыми меня закалывали при допросах, то если я мог соображать, что писал, когда писал, то, значит, все понимал. А если все понимал, то соображал, о каких вещах лучше не говорить.

Очередной раз Андренко вызвал меня для собеседования, в руках его была ксерокопия моего письма. Он мне протянул и говорит — это, конечно, твоя работа. Сейчас это не имеет значения, но уже для себя интересуюсь, ну все же, сколько ты жалоб отправил.

— 27, Борис Ефимович.

— И ты все это время скрывал, — в голосе его была слышна ярая злость, но не на меня. Тишину нарушил чей-то крик, потом криков стало больше. Я понял, что били информаторов, которые сидели со мной тогда в камере, за то, что проспали тогда ночью, когда я писал письма. На них администрация срывала злость на меня. Я не скрою, что мне было приятно, ведь сколько было с их стороны провокаций, оскорблений, наговоров на меня, и если я реагировал на любую провокацию или оскорбление, то я мгновенно попадал в карцер. Сколько мне пришлось просидеть за все время в карцере, я даже не могу сказать, не знаю! Но они были наказаны за свои грехи.

Я, как и все, надеялся и верил в Оранжевую революцию. «Разом нас багато, нас не подолаты». Но когда я встретился с тем же прокурором, которому давал показания в присутствии Андренко, мне, конечно, все стало ясно. Все впустую, все напрасно. «Улыбка прокурора говорила сама за себя: «А ты думал, что кто-то другой придет», — сказал он, — ты думаешь, что что-то изменилось?» Конечно, я написал все, что ему нужно, — по известным вам причинам. Но на этот раз я решил любой ценой освободиться живым и уже только на воле продолжать все начатое.

Я скажу, дальше особых проблем у меня уже не было. Администрация конечно, всегда меня держала под контролем, были выделены для меня отдельные агенты, которые никогда ни на минуточку меня не оставляли. Вскоре с меня сняли красную полосу и готовили к освобождению из ДПК. Но в зону выпускать не решились, на территории ДИЗО-ПКТ построили здание, где потом я и работал. Туда было невозможно зайти кому-либо постороннему, поскольку все было обнесено вокруг здания забором и колючей проволокой. Там внутри проверка у меня была почасовая, каждый час я должен был расписаться в журнале, а выход с территории ДИЗО-ПКТ сопровождался не менее 20–30 «козлами», которые фиксировали любое мое движение. Любой, кто со мной поздоровался или заговорил, автоматически попадал в список неблагонадежных. Я старался меньше с кем-либо говорить, дабы не накликать беды на человека. Но и ко мне практически никто не решался подойти поговорить из тех же соображений.

Администрация, стирая следы своего беспредела, начала готовить меня на условно-досрочное освобождение. Переписав мою карточку заново, где уже не было ни нарушений, ни карцеров, за 40 дней до конца срока меня освободили. Но это также было непросто: поскольку я просидел в глухой изоляции, то практически не знал, куда освобождаться, и администрация, конечно, этим решила воспользоваться, предлагая мне освободиться в Жарковский центр реабилитации. Конечно, нужно быть сумасшедшим, чтобы пойти на такое. И за три дня до конца срока в СБУ Харьковской области раздался звонок. Анонимный голос сообщил что в Алексеевской исправительной колонии г. Харькова готовится физическое устранение заключенного Паныча Павла Александровича 20.12.75 г. р. после его освобождения, которое должно быть 12.03.2007 г. Цель — недопущение утечки информации, которой располагает выше указанный объект. И опять я увидел бегущего Андренко, потом он остановился, посмотрел на меня, развернулся и ушел.

Вспоминать незабываемое очень тяжело! Настолько тяжело, что одни воспоминания об этом «терроре» заставляют болеть твое сердце. Ту ненависть, которую посеяли во мне, просто нельзя описать, зло, которое я держу в себе, равно ядерному взрыву, убивающему все живое. Мстить, мстить и только мстить. Зло порождает зло, и я — зло, рожденное двадцать пятой. И оно не имеет ума, там есть одни инстинкты, которые, словно руки дьявола, вырываются из тебя и мысленно разрывают каждого, кто радуется, улыбается. Потому что с такой радостью и улыбкой топтались ботинками на шипах по моему лицу. Мои глаза видели улыбающиеся лица офицеров, которые остановили мое сердце.