Коллектив авторов - Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик [litres]

Алкайр подытожил: «Петр Иванович Выжигин» – «слабый (poor) роман, в лучшем случае. ‹…› Его исторические главы логически не совместимы с плутовскими. ‹…› Большинство персонажей обрисовано бледно, ‹…› в основном потому, что Булгарин не описывает их внешний вид, не приводит почти никаких психологических подробностей и не показывает характеры в их развитии. ‹…› Его излишняя дидактичность нарушает динамику сюжета. ‹…› [Вредит книге и] непрекращающийся расчет на преувеличенную сентиментальность» (Алкайр, с. 117–118). И все же «Петр Иванович Выжигин» вносит немаловажный вклад в развитие реализма в русской литературе благодаря картинам из жизни мелкого чиновника и сценам Бородинской битвы (Алкайр, с. 97).

Следующий роман Булгарина, «Мазепа» (1834), вызвал у булгариноведов еще меньший энтузиазм. Согласно Васлефу, «единственное достоинство книги – ее краткость» (Васлеф, с. 152). Несмотря на то что в предисловии Булгарин заверяет читателя, что не намерен следовать романтической традиции жизнеописаний украинского гетмана (чтобы не вступать в соперничество с Байроном и Пушкиным), целых семь основных персонажей булгаринского «Мазепы» «вовлечены в сложные любовные отношения, ни одно из которых не имеет под собой реальной основы. ‹…› Вдобавок к любовным хитросплетениям, напоминающим о комедиях XVIII века, роман полон мелодраматических и готических мотивов а-ля Карамзин, Анна Радклиф, Дюкре-Дюминиль и г-жа Жанлис: замковые башни, глухонемой слуга-татарин, переодевания, тайные встречи в саду, сигнальные огни и пыточные подземелья все тут как тут, чтобы читателем овладело чувство страха и неизвестности. У “Мазепы” немало общего с дешевыми английскими романами ужасов (Penny dreadful) [1128]. ‹…› “Мазепа” – самый неудачный роман Булгарина. В нем недостаточно исторического содержания и слишком много неправдоподобной интриги. Это мешанина из всего возможного» (Васлеф, с. 158–159, 161).

Со своей стороны, Алкайр находил в «Мазепе» небольшие улучшения с точки зрения писательского мастерства по сравнению с прежними произведениями Булгарина, а также отдавал должное тому, что роман «описывает столкновение старого, довольно простого (unsophisticated) общества, находящегося в состоянии распада, с более молодым и агрессивным обществом, находящимся в процессе первоначального становления» (Алкайр, с. 137). Но и Алкайр полагал, что «Мазепа» не удался, преимущественно потому, что Булгарин оказался не в состоянии «успешно, в правильной пропорции, соединить историю и вымысел. ‹…› Писатель обладал существенными историческими познаниями, но не смог в достаточной степени подчинить роль истории основной задаче – изложению сюжета. Он требовал от исторических романов назидания, а это гарантировало их провал» (Алкайр, с. 147–148).

Последний роман Булгарина, «Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни» (1835), оказался почти полностью обойденным вниманием исследователей. Лишь Дональд Тумим (Donald Thumim) в гарвардской диссертации о Булгарине (докторская степень Тумиму была присвоена Ричардом Пайпсом, Романом Шпорлюком и Уильямом Миллзом Тоддом III) определил «Чухина» как «Выжигина из чиновничьей среды» [1129]. По мысли Булгарина, «именно простые люди вроде Чухина, а не богатые и не обладающие политическим весом, двигают общество вперед. Ибо общество состоит из простых людей, которые могут совершать великие дела, если их на это вдохновить должным образом» (Тумим, с. 135).

К малой прозе Булгарина булгариноведы относились гораздо более снисходительно, чем к его романам. Одобрительную оценку в той или иной степени заслужили краткие булгаринские экзерсисы в жанре утопии, прежде всего «Правдоподобные небылицы, или Странствование по свету в двадцать девятом веке» (1824), «Невероятные небылицы, или Путешествие к средоточию земли» (1825) и «Сцена из частной жизни в 2028 году от Рождества Христова» (1828). По мнению Лебланка, эти небольшие утопические тексты доказывают, что их автор обладает «силой воображения, необходимой для того, чтобы придать художественную форму критике актуальных общественных проблем» [1130].

Пионерское исследование трех вышеназванных булгаринских утопий вкратце проведено в диссертации Васлефа, где устанавливаются их источники: «Год 2440: Сон, которого, возможно, и не было» (1770) Луи-Себастьяна Мерсье (1740–1814), «Ини, или Роман из двадцать первого столетия» (1810) Юлиуса фон Фосса (1768–1832), «Путешествие Нильса Клима под землей» (1742) Людвига Хольберга (1684–1754) и «Путешествия Гулливера» (1726–1727) Джонатана Свифта (1667–1745). Данный раздел диссертации Васлефа в переработанном виде был в 1968 г. опубликован в престижном американском славистическом журнале. Критикуя Булгарина за бедность стиля (речь разных персонажей остается недифференцированной), Васлеф все же подчеркивает приоритет и историческое значение булгаринских утопий для последующих российских вариаций этого жанра, а также обращает внимание на отсутствие идеализма у Булгарина-утописта, считавшего, что «наука может облагодетельствовать человечество лишь в том случае, если оно избавится от своих пороков» [1131].

Изучение булгаринского утопизма в контексте некоторых иных, предшествовавших и современных ему российских и западных утопий получило дальнейшее развитие в докторской диссертации Денниса Нойеншвандера (Dennis Neuenschwander, впоследствии крупный мормонский деятель), написанной в Сиракузском университете под руководством Роберта Стейси [1132]. В связи с «Правдоподобными небылицами…» Нойеншвандер подмечает несколько любопытных деталей. Во-первых, Булгарин-утопист не делает «попыток устранить неравенство в обществе с помощью ограничения или отмены частнoй собственности. ‹…› Что касается доходов, основное зло неравенства в обществе будущего сохраняется» [1133]. Во-вторых, в отличие от западных утопистов, «старающихся сохранить баланс между смертностью и деторождением, Булгарин предпочитает изображение многочисленности населения земли» [1134]. В-третьих, булгаринский текст «не оставляет никаких указаний на связь между развитием естественных наук и моральными обязательствами человека» [1135].

«Невероятные небылицы…» интерпретируются Нойеншвандером так: Булгарин, «по всей видимости, указывает, что человек в конечном счете способен на достижение утопии, но должен сначала пройти через некие предварительные стадии, проведя большую часть своей истории в невежестве, за которым следует период интеллектуального высокомерия. Потом наступает царство утопии – подлинного знания, в том числе познания самого себя, и мудрых и справедливых законов, на которых зиждется превосходство человека» [1136]. Любопытно, что в диссертации Мохи (оставшейся неизвестной Нойеншвандеру) в связи с «Невероятными небылицами…» говорится, что «общий сатирический эффект булгаринской аллегории усиливается соответствующими “уровнями” трех изображенных в ней обществ: чем ближе к центру земли, тем просвещеннее оказываются их обитатели. Подразумевается, что обитатели поверхности земли – самые невежественные из всех» (Моха, с. 163).