Александр Красовицкий - Императив. Беседы в Лясках

— Да, это правда, и в этом смысле оно полезно. Я даже удивляюсь, почему Мао так старался уничтожить конфуцианство. Но Мао был настоящим революционером, и думаю, он понял, что достижения революции оказались не слишком большими достижениями.

— Японцы жестоко уничтожали христиан в XVII–XVIII веках, но при этом их религия этого впрямую не требовала, как это возникло и почему прекратилось? Это же очень миролюбивая религия.

— Мне трудно сказать. Но они все-таки, как жители островов, всегда боялись чужих, боялись попасть в зависимость от чужих. А потом открыли двери и поняли, что это ошибочно. Революция Мэйдзи — это была революция, благодаря которой они просто вышли со своего острова. И стали смотреть, кто развивается лучше, увидели прусскую империю и взяли у них в качестве образца законы и конструкцию государства. Это в XIX веке, уже после Мэйдзи.

То, что произошло в 1990-е годы, то, что привело Фукияму к созданию его неверной концепции, утверждавшей, что наступил конец истории, потому что либеральная демократия и рынок победили во всем мире, это тоже было для меня моментом надежды, что Россия присоединится к Европе и евроатлантической цивилизации, потому что нас все-таки многое объединяет. А против нас — гигантские конкуренты — Китай, Индия, Африка. И если говорить о моих очень глубоких чувствах, которые я питаю к России, то я всегда надеялся, что благодаря этой стране наша цивилизация дойдет до Тихого океана и что Владивосток — это символ того, что я, когда нахожусь там, еще у себя, в своем кругу, так же как и в Америке, в Анкоридже, и в любом другом месте по другую сторону Атлантики.

И когда я вижу сейчас, что Сибирь развивается не так, что Россия не привлекла капиталы, что она не пошла на сотрудничество с Европой и Америкой, чтобы развивать эту гигантскую часть мира, на которую у России просто не хватает сил — видно, что там и капитала нет, и людей нет, некем эти территории заселить. И, конечно, постепенно их заселяет Китай. И мы все в этом случае проигрываем, я говорю, как об Олимпийских играх, то есть это не значит, что это военная борьба, но это борьба, как и любой диалог — это тоже борьба, в которой побеждает другая цивилизация, не наша, а могла бы наша. И когда я попал в Екатеринбург, то посмотрел «Ельцин-центр». На мой взгляд, многое сделано там интересно, но, конечно, осторожно — там нет честного взгляда на то, чего он достиг и что ему не удалось. Это стало для меня огромным разочарованием, что в России перемены экономические прошли, но к Европе и евроатлантической цивилизации она не приблизилась. И в конце 90-х оказалось, что у нас снова будет зона конфликта, а не зона сотрудничества.

Дубай, 2002 г.

И жаль, что так случилось. Мне кажется, что это историческая ошибка. И напоминает мне немножко историю о том, как был потерян Константинополь, который тоже был важной частью нашей цивилизации, но уже таковым не является сегодня, потому что турецкая цивилизация — она совсем другая. Это тоже была великая иллюзия просвещенной Европы, что Турция приблизится к Европе. Но она исламская, и я боюсь, она пока приближаться не будет. Ататюрк надеялся, что это возможно. Но то, что произошло с Японией, которая после революции Мэйдзи осталась японской по своему типу мышления, но взяла от нашей цивилизации все то, что ей было необходимо, и это привело к ее процветанию, не случилось с Турцией, здесь это так легко не пойдет. Потому что религиозная основа мышления там так глубока, что за 2–3 поколения после Ататюрка никакой новой Турции не построили. Сегодня эта страна, похоже, продолжение султаната.

— Я так думаю, что в Турции именно сейчас идет возврат к мысли о том, что исламская империя должна быть восстановлена, если не в своих границах, то как экономический контроль за территориями.

— Конечно, я вижу здесь опасность и для России, потому что столько раз я слышал, что Крым должен быть турецким, что Казань — это территория, культурно связанная с Турцией. Конечно, мы живем в мире, где постоянно происходит соревнование культуры и цивилизации, кто-то побеждает, кто-то теряет. Я бы хотел видеть Россию в лагере победителей. А в последние годы я вижу, что она как будто остановилась в развитии.

— Мы немного говорили об Украине, но Майдан почти не затрагивали. За последние 15 лет в Украине было два Майдана, при этом ни одна другая страна

Европы, за исключением Грузии, которая находится на границе Европы и Азии, с таким явлением не сталкивалась и, собственно, за последние 70 лет не испытывала подобных перемен. Потому как все, что происходило в Восточной Европе, все-таки было реализовано сверху, а не снизу, в конце 80-х годов, или и снизу, и сверху.

— Ну, в Польше, безусловно, снизу, я не могу сказать, что это было сверху.

— Но была слабость сверху. А в Украине это дважды произошло. Это означает, что Украина с точки зрения самовыражения является скорее азиатской страной, чем европейской?

— Я думаю, что это признак того, что даже если это все проходит с опозданием, ну, посмотрите на XIX век — все перемены в Европе проходили таким же образом, это означает, что Украина догнала Европу в своем движении. Так что это опоздание на век, но все-таки это шаг в создании общества, где гражданин чувствует себя ответственной частью своего государства, что он не предмет, а сюжет.

— А вот в Белоруссии ситуация столько лет фактически заморожена, и страна, сделав маленький шажок из Советского Союза, тут же фактически остановилась.

— Да, если смотреть с социальной точки зрения — она идет за Россией, так как Россия уже гораздо более развита. А экономически в свое время в Советском Союзе Белоруссия была одной из наиболее богатых республик, а сейчас этого нельзя сказать, там развитие очень замедлилось.

— Как случилось, что Белоруссия, которая была в значительной степени Литвой, литовской частью Речи Посполитой, и была, наверное, гораздо более близкой к Речи Посполитой, чем Украина, сейчас оказалась полностью российской?

— Знаете, в том исторически, можно сказать, мы, поляки и литовцы, сами виноваты, но мы больше, потому что мы «отсосали» элиту из Белоруссии — она вся полонизировалась, и этих людей после Второй мировой войны советские просто изгнали в Польшу. Интеллигенция, а значит, ведущий класс был изгнан, и осталась страна без элиты и без доверия к кому-либо. Я вижу, что там очень наивно все верят одному человеку, а такого принципиального подхода, что меня кто-то представляет и что я как гражданин имею права и обязанности — отвечаю за мою страну, — такое мышление там не прижилось. Конечно, появляются такие люди, но, вероятно, их единицы, я не заметил такого общего течения, там все очень пассивно сейчас. И это, можно сказать, исторически так сложилось, и мы, поляки, и литовцы в этом виноваты, причем ответственность на нас лежит в такой же пропорции, какова она в составе населения — нас, поляков, конечно, в 10 раз больше, чем литовцев. И, повторюсь, мы абсорбировали эти элиты, уже в XIX веке они в такой степени полонизировались, что сегодня мы их всех находим в Польше.