Александр Красовицкий - Императив. Беседы в Лясках

— Но театр же количественно не умер, театров осталось столько же, просто они, наверное, занимают меньше места в ежедневном сознании?

— Конечно, их много, потому что контакт человека с человеком и вообще этот уход от реальности, который нам театр предоставляет, когда человек может не быть собой, войти в искусственный мир и представлять что-то другое — это вечное, с этого началась Европа. Мы начали с греческой трагедии и без нее не можем жить.

— То есть вы думаете, что театр как раз никуда не денется, а кино сильно изменится?

— Да, потому что кино — заложник технологий, а театр — не совсем. Театр — это отношения со зрителем и перформанс того, кто играет. А в каких пространствах, какой свет там будет, звук — это все не основное. Но то, что живой человек выступает перед живым человеком и ведет себя как другая личность, — это основа театра.

— Вы поставили очень много спектаклей в восточно-европейских странах, в том числе в Украине, в России, в Литве. Почему такой уклон, почему именно там?

— Просто был спрос. На самом деле, я больше ставлю в Германии и в Италии, чем в этих странах, но когда приглашают… Знаете, я студентам повторяю, что работа в нашей профессии — это благо, а не наше право. Мы никаких прав не имеем, никто нас не просил, чтобы мы стали артистами, художниками. Нас приглашали бы, если бы мы умели ремонтировать часы. Это на уборщиц спрос огромный, а вот на людей, которые хотят рассказывать о жизни… Это благо, если нам кто-то разрешает это делать, это не наше право. Поэтому, если кто-то давал мне шанс сделать что-то достойное, я сразу соглашался. Хотя делал это, приглашая, если это было возможно (а это почти всегда было возможно), моих актеров сюда, в Польшу, чтобы с ними репетировать у себя дома.

— Сюда, в Ляски, московских, литовских и киевских актеров, да?

— Да, они все здесь жили, в этом доме. И здесь были всегда первые чтения пьес. Даже придумали эту часть дома для первых чтений.

— А что вы ставили в Италии и в каких городах?

— В Италии много ставил. В принципе, все мои спектакли путешествуют. Так что я ставил в Милане, в Риме, в Вероне, во Флоренции, а потом эти спектакли ездили в разные другие места, они после своей жизни в одном театре потом (это обычно второй сезон) игрались по всей Италии. Я ставил также оперные спектакли в Палермо. В общем, много мест объехал.

— И это была в том числе классика?

— В большинстве случаев да, но я ставил и современные пьесы. И Кокто [140] Жан Морис Эжен Клеман Кокто (1889–1963) — французский писатель, поэт, драматург, художник и кинорежиссер. Одна из крупнейших фигур во французской литературе XX века. , и Шекспира, и Эврипида, и современного писателя Рокко Фамильяри.

— А что из своих?

— Из своих — пьесу, которая называлась «Недоступная», я ее ставил и во МХАТе в России. Ее ставят и другие режиссеры, не только я. Это моя маленькая радость — то, что вчера играли мою маленькую пьесу «Гибрис», или «Казнь двойника» в Паневежисе, в Литве, это был для меня приятный сюрприз, что она еще живет. Эту пьесу я сочинил для Санкт-Петербурга, но оказалось, что там уже опоздал.

— Сейчас это уже не актуально для сегодняшней российской публики.

— Я думаю, что это очень актуально и именно поэтому невозможно сегодня там поставить. Потому что это история ответственности того поколения, которое сейчас отходит, за преступную деятельность в 50-е годы.

— Какие из ваших фильмов стали пьесами?

— Было две или три такие попытки, но их ставили другие режиссеры. Одной пьесы я даже не видел, это в Польше пробовали брать мои сюжеты. Такое в театре часто бывает, берут сюжет из кино. Раньше чаще случалось наоборот, по театральным пьесам делали кино, а сейчас берут сценарий фильма и превращают в пьесу. Была такая картина «Искушение», которую я делал в Германии, по ней была потом поставлена пьеса в Польше, в театре. Не самый мой хороший сценарий, я считаю, но кому-то он понравился. Я несколько раз ставил Ионеско, две его пьесы, но я был с ним лично знаком, и он мне разрешил сделать значительные изменения в его пьесах, хотя вначале он отказался, но потом мне удалось его уговорить. Это был интересный опыт, и моя последняя большая работа в России, на Таганке. Я о ней рассказывал. К сожалению, после премьеры было только несколько спектаклей, потому что Золотухин, игравший главную роль, умер.

Африка, 2013 г.

— То есть это было совсем недавно? Какая это пьеса?

— «Король умирает». Ее ставили и в Екатеринбурге, и в Мюнхене, в Германии.

— И больше не восстановили пьесу?

— Я сам не согласился. Он был директором Таганки, и это настолько для него было поставлено, что для меня нереально поставить ее с другим актером.

— И он репетировал, когда уже был болен?

— Мы не знали, что он болен. Он и дома у меня репетировал, тоже приезжал. Золотухин в двух пьесах у меня играл. А еще раньше я готовил для него пьесу Артура Миллера [141] Артур Ашер Миллер (1915–2005) — американский драматург и прозаик, автор прославленной пьесы «Смерть коммивояжера», за которую был награжден Пулитцеровской премией. Третий муж Мэрилин Монро. «Все мои сыновья» (1947).

— И это была последняя ваша на сегодня постановка в России?

— Да.

— А в Украине были постановки со Ступкой?

— Нет, к сожалению, никогда. Но вот я «Гибрис» готовил для него, мы договорились, что Ступка сыграет в своем театре, но он тоже не успел.

— Но в кино вы с ним работали — «Сердце на ладони».

— Конечно, я с ним работал. И раньше он у меня снимался в театральной пьесе Жана Ануя [142] Жан Мари Аюсъен Пьер Ануй (1910–1987) — французский драматург и сценарист, видный деятель французской литературы XX века. , которую я делал для польского телевидения. Он еще у Гофмана играл. Но для меня это был тоже такой ход, который я придумал: в пьесе надо играть иностранца, англичанина среди французов. И кто-то с украинским акцентом прекрасно подходил в Польше в качестве иностранца и как человек, который представляет собой империалиста (там по роли английский империалист).

— Ступка не знал польского, но играл по-польски?

— Он знал польский, он говорил даже гораздо свободнее, чем играл, это просто проблема техники, он не привык играть по-польски, но играл хорошо. И этот его акцент был небольшим, но, конечно, для него это была тяжелая работа. Потому что человек, который уважает слово, хотел все произносить правильно, все пропустить через себя, а такого опыта не было. Он во Львове столкнулся с польским и говорил нормально, свободно, но, знаете, человек должен проживать определенный опыт в определенном языке. И на украинском, и на русском он прожил свою жизнь, а на польском — нет.