Александр Красовицкий - Императив. Беседы в Лясках

— А что было в немецком театре?

— В немецком театре я поставил десятки пьес, особенно в 80-е и 90-е годы. Меня часто приглашали. Но, знаете, немецкий театр пошел исключительно в направлении такого режиссерского театра, где и текст, и актер, и чувства не играют большой роли, а есть большой такой плакат. Так было с каммер-шпиле [143] Каммершпиле (нем. Kammerspiele — камерная драма) — разновидность драмы, сложившейся в немецком театре, искусстве и кино в начале 1920-х годов как своеобразный протест против иррациональности миросозерцания экспрессионизма. Характерными признаками являются психологизм, граничащий с натурализмом, стремление обнажить внутреннюю сущность обычно немногочисленных персонажей — представителей среднего бюргерства и чиновничества, социальный пессимизм. Характеризуется единством места и времени действия в рамках, как правило, несложного сюжета, замедленностью темпа, особым вниманием к деталям, приобретающим подчас символическое значение. Основоположником каммершпиле в кино был сценарист К. Майер. в Мюнхене, а потом это распространилось на всю Германию. А меня приглашали туда, где хотели психологии, рассказа, актера на первом плане. Поэтому меня не очень уважали в Германии, критика не уважала, но публика хотела видеть мои работы. Я, как режиссер, был коммерческим режиссером, но, конечно, пьесы были серьезные, я не делал развлекательного барахла. Но я воплощал в своих постановках такой в большинстве своем американский и английский психологический театр, чего немецкие режиссеры не хотели никогда делать. А публика хотела на это смотреть.

— Кого вы там ставили?

— Сейчас трудно вспомнить… Гарольда Пинтера «Betrayal» («Предательство», 1978), Артура Миллера «Все мои сыновья» я ставил (и потом, как я уже говорил, ее поставил и в России), «Воспитание Риты» [144] Пьеса английского драматурга Уилли Рассела, 1983 год. .

Была пьеса «Кроличья нора» (2010) американского драматурга Дэвида Линдси-Эбейра, это о современной физике, теории струн. Там появляется переход в другой мир, как бы через кроличью нору, как у Льюиса Кэрролла. И эту американскую пьесу я ставил с огромным удовольствием, она много лет была в программе, это была моя любимая пьеса. Хотел поставить ее и в России, но не успел.

— Я думаю, что проблема сегодняшнего и украинского, и российского театра в том, что практически перестали издавать переводы современных пьес с западных языков, и наш театр с точки зрения литературной части постановок остался в 80-х годах. А в Польше как?

— В Польше за последние годы тоже нет важной драматургии. Появилось что-то неожиданное, эдакий молодежно-пролетарский театр на уровне, на мой взгляд, «желтой прессы». Простые лозунги, грубые средства — такая простая агитка. Такой театр распространился, он политический, касается модных тем, но он свою публику находит, я это вижу, молодым это нравится. Но, к сожалению, он не слишком интеллектуальный, хотя иногда на основе настоящих пьес ставит свои эксперименты, однако не идет в глубину.

С Михаилом Ефремовым, 2003 г.

Но театр настолько распространен, что живет и другой театр, теснее связанный с основами, которые мне ближе, и сейчас его позиции немного укрепились, потому что у публики возникло желание, чтобы наконец появилась история, были характеры, кто-то кого-то представил со сцены, а не только чтобы было движение и лозунги.

— А современная американская и английская пьеса в Польшу пришла?

— Ну, они всегда были, даже в 1960–1980 годы были, часто даже великие европейские авторы хотели, чтобы их пьесы попробовали сначала поставить в Польше. У Дюрренматта, Макса Фриша [145] Макс Фриш (1911–1991) — швейцарский писатель. было несколько премьер в Польше, просто чтобы проверить, как пьеса работает.

— «Визит дамы» Дюрренматта — вечный спектакль?

— Да. Но к нам он уже после премьеры приехал. Даже у Бернхарда [146] Томас Бернхард (1931–1989) — крупнейший австрийский прозаик и драматург. были свои премьеры в Польше. Это для меня интересно, это был как бы такой полигон.

— Есть еще одна историческая тема, которую мы не обсудили. Балтийское море было местом, где немецкая цивилизация фактически колонизировала всю южную сторону Балтийского моря. Это были, с одной стороны, купцы, а с другой — рыцари. Что это дало для тех стран? Это была трагедия или это была культурная экспансия?

— Знаете, в Мексике, на той главной площади, где есть остатки ацтекского храма, написано насчет Колумба и этого столкновения ацтеков с испанцами, что это было и не поражение, и не победа, а только полное боли рождение новой цивилизации. И это же молено отнести к немецкой экспансии на Балтике. Для нас, поляков, это, конечно, была угроза, потому что они хотели нас подчинить себе, причем с помощью литовцев… Мы тогда соединились с литовцами, а они были наполовину русины. Литовское княжество было русинское в огромной степени, пользовалось чаще русинским языком, редко литовским. Немцы хотели крестить литовцев, это была предпосылка для войны, для нападения. После того как крестоносцы продержались только сто лет после победы в Палестине, они пришли сюда, на север, а последней языческой страной была Литва. Пруссов немцы абсолютно уничтожили, их и следа не осталось — ни языка, ни культуры, мы просто знаем, что были тут какие-то пруссы. Гданьск, какой он есть, был создан уже германцами. Но то, что Эстония, Латвия и Литва вошли в круг западной культуры, это тоже благодаря этим рыцарям, которые тогда пришли. И не знаю, как бы это развивалось, если бы не пришел Мартин Лютер и не произошли все эти перемены, которые уничтожили ту часть корней, которая была связана с этой экспансией. Это была больше латинская, католическая экспансия, а не германская, потому что только после Лютера она стала чисто германской. Но немцы принесли законы городам, принесли демократию, повлияли даже на Новгород. И Новгород — это модель такой славянской страны, которая была очень развита, которая была на уровне Парижа того времени и других больших центров, где было образование высоким и были свободы.

— В XII веке?

— Да. И это продолжалось до Ивана Грозного. Это могла бы быть модель развития России, если бы Иван Грозный это не уничтожил. Так что для меня в России самый несчастный момент в истории — это Иван Грозный, вся азиатская система, которую он принял, чтобы установить свою власть. Россия могла бы быть гораздо более развитой, если бы не было Ивана Грозного.