Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

По поводу «Рублева» я уже устал волноваться, — так его мордуют, запирают, куда-то кладут, что у меня не хватает сил и ума понять, а зачем они это делают? Чего боятся? Чего добиваются?

Ну, да будет об этом, — а то еще растравлю себя до недозволенных размеров!

Может случиться так, что в Муром я поеду через Моcкву — найду тебя обязательно хоть под землей. Поговорить хочется о всяком разном.

Ну, хоп!

Мой низкий поклон маме и папе.

Обнимаю тебя.

P. S. Я с 1 по 9 мая был в Свердловске и только сегодня получил твое письмо.

Апрель 1968

Свердловск

Я стал папой. В такой роли мне еще быть не приходилось. Весь в распашонках! Удивительное и счастливое состояние! Зовут ее Лариска.

Вес 4 кг, 500 г.

Мой радостный привет всем.

Обнимаю тебя.

Май 1968 г.

Новосибирск

Я в Новосибирске. В «Красном факеле». Репетирую «Бориса Годунова». Режиссер отличный, интересный парень — А. Сагальчик — молод и талантлив до безобразия. Работать с ним трудно, но зато необычно. Посмотрел я на днях «Бабье царство». Прошу тебя передай Салтыкову, что даже этот кастрированный вариант у него получился. На меня фильм произвел потрясающее впечатление. Ив Свердловске, и в Новосибирске билетов на фильм недостать. Большинство уходит ошарашенное. Мещане уходят из зала больными — они отвыкли от таких ударов по своим нервам! Я рад за Салтыкова. А разговоры меня как-то мало волнуют.

Дочка с мамой еще в Свердловске. Здесь только в мае обещают квартиру. Пиши. Привет всем. Обнимаю тебя.

Январь 1970

Новосибирск

Всяких радостей тебе в Новом году и нежностей всевозможных!

Я еще в Новосибирске, но, думаю, что удеру в этом сезоне — голодно, холодно, далеко.

Работаю много — играю все — и что нужно и что не нужно: от С. Экзюпери до Монахова.

Устал смертельно.

Тут еще несчастье свалилось — заболел отец Лары. Болезнь XX века. Они с Лялькой в Свердловске. Я этот Новый год один. Идти никуда не хочется — устал и от работы и от людей.

Вроде бы утвердили на «Беларусьфильме» в начале года буду знать точно.

Ролька ничего. Сценарий тоже. Режиссера не знаю, по крайней мере без претензии.

Как дела у тебя? Где ты?

Часто читаю твои статьи. Ты — молодец. Вперед — и только вперед!

Черкни мне, что там с «Рублевым» и Андреем. Столько сплетен и легенд, что я понять не могу, где же правда-то.

Мой поклон и новогодние поздравления Олимпиаде Трофимовне, Евгению Даниловичу и супругу твоему. Обнимаю тебя. Целую

Без даты

и неизвестно откуда

Успехов тебе всяких и удач!

Надеюсь, что в Новом году ты сменишь гнев на милость и черкнешь мне пару слов о житье-бытье и о разном всяком.

Передай мои поздравления Олимпиаде Трофимовне и Евгению Даниловичу.

Такое ощущение, что все эти письма о том, чего не было — так странно сегодня читать пояснения, что Панфилов — режиссер, что «Бабье царство» Салтыкова было в центре дискуссий, что «мещане» не готовы к жесткой правде, что за все свои страдания, актер, «раб своей профессии» готов, как к норме, «только к сомнениям и неудовлетворенности». Без наград. Но как же это было в стиле нашего, уже ушедшего в историю времени!

Новосибирск был «далеко» и было там «холодно и голодно». Я помню, как Толя, заскочив как-то ко мне, будучи проездом в Москве, рассказывал, какой ценностью кажется в Новосибирске апельсин и с каким трудом он достает его всякий раз для своей крошечной дочурки…

Так и челночил он из города в город, от роли к роли, от студии к студии, от театра к театру, не наживая ни капитала, ни солидности. Только что хорошую двухкомнатную квартиру удалось, наконец, получить в Ленинграде после комнаты в коммуналке, куда его поначалу поселил с семьей театр Ленсовета. Я побывала у него с Ларисой и в этой комнатенке, и в квартире в старом доме, которой они очень гордились.

Лариса Солоницына готовила тогда «мясо по-французски» или «от „Максима“», как важно называла она мясо из духовки, с луком и под майонезом. Это было очень вкусно, а из-за названия казалось очень изыскано, так что, помнится, я перехватила у нее этот рецепт. Толик таскал из театрального буфета домой «чернила» — так назывался очень дешевый портвейн, кажется, «Солнцедар»… А еще квартира была уставлена полками с книгами, которые Толя собирал всю жизнь… Жена Солоницына тоже выпивала неплохо, но все чаще и чаще жаловалась мне, как много пьет Толик и как мало читает…

По всей видимости она потеряла надежду видеть семью хотя бы в частичном благополучии и благоустроенности. Устала от нищеты и выставила Толика из квартиры, которой он очень гордился и которая досталась ему так непросто. Условия развода были слишком суровыми и неожиданными для него. Даже библиотека — его единственное богатство, собранное по крохам — была оставлена в доме, в семье: «для Ляльки», — как резюмировала свое решение Лариса.

Толя очень тяжело переживал этот разрыв. Стал пить еще больше. Перебрался теперь в новое «безквартирье», в Москву — он был приглашен Тарковским на роль Гамлета в театре Ленинского комсомола Марка Захарова. Поселили его в новое театральное общежитие у метро Бауманская. Роль у него не получалась. Он то пил по черному, то постился. Условия работы были очень трудными, так как помимо всего прочего он был посторонним, приглашенным на ТАКУЮ роль гастролером в труппе театра. Мучился. И в конце концов даже поклонники спектакля Тарковского, который имел сложную и очень сильно укороченную судьбу, посчитали Солоницына ошибкой режиссера…

Надо сказать, что Тарковский всегда защищал Солоницына от недоброжелателей, но мне неоднократно признавался, что очень огорчен Толиным поведением, которое казалось ему, как минимум, несерьезным: «Я ему такую роль дал, а он меня так подводит!»…

Однажды, уже в Италии, когда Толика давно не было в живых, Тарковский резюмировал: «Солоницын строил свою жизнь в неуважении к своему таланту. В жизни играл какого-то придурка. Вел этакий безответственный образ жизни. Художникам так нельзя! Нужно осознавать свою миссию. А он так себе жил… запросто…»

То, что сказал Тарковский, наполовину правда. Но Солоницыну всегда нужны были силы для сопротивления, он никогда не был баловнем судьбы, оставаясь всегда в тени Тарковского.

Он был человеком, прежде всего осознающим свою миссию, но без кичливости. И, как это, увы, свойственно многим русским в небрежном, потребительски разрушительном отношении к себе, срамной безалаберности, скрывающей досаду. Много ли добрых слов пришлись на его долю?