Иэн Бостридж - «Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Если «Одиночество» не конец рассказа, тогда мы можем понять состояние, которое передает песня, как субъективное, существующее главным образом в сознании скитальца. Он еще не вернулся в город, однако помнит, что чувствовал, когда был городским жителем. Он не из тех людей, которые ощущают себя в обществе как рыба в воде. Скиталец – отчужденный, обособленный индивид и всегда был таким. Это подталкивает нас интерпретировать ситуацию в «Спокойно спи» так: герой не отвергнут возлюбленной, он скорее не в состоянии справиться с последствиями любви. Однако остаются и некоторые сомнения на этот счёт, и для продолжения цикла важно, что такое развитие темы позволяет Шуберту, достигнув тупика в «Одиночестве», заставив героя прийти к состоянию радикальной обособленности, двигаться дальше, от раны, вызывающей весь цикл к жизни и поддерживающей его напряженность – то есть от потерянной любви, – к более экзистенциальным вопросам. Последние резонируют с брошенными мимоходом в первой песне заявлениями: «Чужим сюда пришёл я, чужим и ухожу», «Я не выбираю время для своего отбытия». Если это была простая любовная история, то она постепенно углубляется, обретает нюансы, усложняется, как на уровне социальных отношений, так и на метафизическом. Каково наше положение в мире и каковы связи с другими? Где бог? Что мы можем знать о божестве?

Одиночество, также как и скитания, – постоянный мотив в стихах, которые Шуберт выбирает для создания песен. Наиболее полная трактовка темы дана у него в необычной, разделенной на части песне, возможно, даже кантате для голоса и фортепьяно, которая тоже называется Einsamkeit («Одиночество»). Шесть строф этой песни ведут от уединения молодого человека в стенах готического аббатства («Дайте мне полноту уединения») к внешнему миру. Герой последовательно встречается с активной деятельностью, товариществом, блаженством любви и пылом сражения, наконец, возвращаясь к предначертанному одиночеству старика на склоне дней. Текст принадлежит близкому другу Шуберта Майрхоферу, но лишен насыщенности его более коротких стихов, из которых Шуберт положил на музыку более сорока. Существует мнение, что «Одиночество» написано Майрхофером специально для того, чтобы его переложил в песню Шуберт, пытавшийся найти новые пути создания песен, задействовав форму короткого, ужимистого цикла, который мог бы соперничать с бетховенским «К далёкой возлюбленной» ( An die ferne Geliebte ). Единственный песенный цикл Бетховена появился незадолго до того, как Шуберт летом 1818 года в Желизе начал работу над «Одиночеством» на слова Майрхофера, будучи домашним учителем в семье Эстерхази. Тогда в письме к другому своему близкому другу Шоберу Шуберт утверждал, что «сочиняет музыку как бог». Песня «Одиночество» на текст Майрхофера, писал он, «закончена, и я думаю, это лучшее из всего, что я сделал, поскольку никакие заботы не обременяли меня». Замысел был амбициозный, дававший музыкальной фантазии композитора развернуться на основе разных сюжетных ситуаций и переживаний, представленных в тексте. Сама сила подобного метода может быть и слабостью, поскольку песня лишена эмоционального центра. Как ни толкуй личные обстоятельства, а это все же был счастливый период в жизни Шуберта; так что из получившегося видно: парадоксы уединения и одиночества для творческих людей его поколения представляли культурный интерес.

Der Einsame (одиночка, одинокий, сам по себе) – одна из самых популярных песен Шуберта, чаще других входящих в собрания его работ и чаще всего исполняемая: она лаконичная, но спокойная, почти беспечная в отношении к обособленности, отрешенности. Основная интонация – и в тексте Карла Лаппе и в музыке – проникнута ощущением уюта. Уединиться – не значит быть одиноким, это значит обособиться от глупой суеты мира, от его праздных и пустых забот. Герой песни, сидя у огня и слушая стрекотание сверчка, прекрасно изображенного в фортепьянной партии, которая подражает его треску, в конце говорит: «Я не вполне один» ( bin ich nicht ganz allein ). Другое крайнее решение темы – одна из трёх песен гонимого судьбой слепого арфиста в гетевского романе воспитания «Годы учения Вильгельма Мейстера». Шуберт написал музыку на эти стихи, «Песни арфиста» ( Gesänge des Harfners ), опубликованные им как опус 12 в 1822 году, хотя первая и третья песни были созданы не позднее 1816‐го. Музыковед Альфред Эйнштейн тонко описал их как первый песенный цикл композитора. Часто «Песни арфиста» рассматривают как предвестие «Зимнего пути». Стоит процитировать стихотворение Гете целиком:

Стихи переложены Шубертом в песню с огромной силой, меланхоличная инструментальная прелюдия похожа на импровизацию, как того и требует гетевский текст. Перевод этого незабываемого стихотворения сложен из-за поэтической игры со способами выразить уединение, изолированность, внешнее и внутреннее одиночество, обособленность. Гёте передразнивает все романтические парадоксы, которые к 1816 году стали широко известны, впитанные байроническим культом героя-одиночки, который мы унаследовали и сами (такая слава и, тем не менее, такое одиночество!). Поэт и композитор, разрабатывая тему глубин человеческого одиночества, изоляции подлинного «я», тем не менее, обращаются к публике, сочувственное понимание которой надеются завоевать. Арфист хочет остаться наедине с самим собой и одновременно жалуется на одиночество, которого жаждет и от которого страдает. Слово «один», ein , пронизывает все стихотворение как рефрен, образуя рифмы на концах и внутри строк: Einsamkeit, allein, ein, ein, Pein, meiner, einmal, einsam, sein, allein, ein, seine, allein, Einsamen, Pein, Einsamen, einmal, einsam, sein, allein – эти непрерывные отголоски покоряют сознание и подчиняют его невысказанному представлению о необходимости обособления, его неизбежности.

Песня «Одиночество» в «Зимнем пути» демонстрирует то же сложное отношение к уединенности. Она далеко отходит от стихотворения Майрхофера, где полный круг жизни счастливо завершается уходом старика в одинокие размышления о былом. Скиталец драпируется в одежды романтического героя, его одиночество и обособленность подчеркнуты в своём величии «оркестровыми» трелями фортепьяно на словах о том, что он был менее несчастен, когда неистовствовала буря.