Иэн Бостридж - «Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

И все же «Почта» воспринимается как новое начало – и она таковым и является, потому что Шуберт был так увлечен возможностями, которые открывались для него благодаря новым стихотворениям, включенным Мюллером в «Зимний путь», что почувствовал, что просто не может не положить их на музыку. Угнетенное настроение в «Одиночестве», мрачный финальный минорный аккорд – этому приходит на смену подъём, музыкальный образ в партии фортепьяно, который можно трактовать как вращающиеся колёса экипажа: повтор нисходящих арпеджио, – и резкий звук почтового рожка. Раньше я обычно делал паузу перед «Почтой», чтобы указать на двухчастность цикла в его опубликованной версии, чтобы позволить себе и публике заново сосредоточиться и чтобы выпить, если было нужно, глоток воды. Постепенно во мне росло понимание того, что такой перерыв избыточен. Подъём в «Почте», вводящий в новый и более фантастический музыкальный мир, сам по себе служит знаком перемены, если его не слишком отделять от всего предшествующего. Однако выбор все же остается за исполнителем.

Звук рожка, до этого возникавший в «Липе», настолько характерная черта творческого воображения романтиков, что неудивительно вновь услышать его в нашем путешествии. Чарльз Розен в книге «Поколение романтиков» цитирует знаменитую певучую строку из стихотворения Альфреда де Виньи Le Cor, « Рог », написанного примерно одновременно с «Зимним путём», в 1826 году: J’aime le son du cor, le soir, au fond des bois , «Люблю я гулкий рог во мгле густых лесов» [28] Перевод Ю. Корнева. Виньи, А. де, Избранное, М., 1987. . Дальше в стихотворении Виньи говорится о «привете прощальном» охотника, который шлёт его, «эхо пробудив в листве темно-зеленой» ( que l’écho faible accueille,/Et que le vent du nord porte de feuille en feuille ). Связь с шубертовской «Липой» кажется почти сверхъестественной. Слова Виньи о том, что вдалеке «суровый рог поёт так горестно и нежно» ( les airs lointains d’un cor mélancholique et tendre ), – поэтическое соответствие тенденции в немецком романтизме, смешивавшем воедино эстетическое, отдаленно-историческое и философское.

Семнадцатилетний Роберт Шуман сделал красноречивую запись в дневнике в мае 1828 года, примерно за полгода до смерти Шуберта: «Шуберт это Жан-Поль, Новалис и Гофман в музыке». Для любимого Шуманом Жан-Поля (1763–1825), архиромантического автора романов и рассказов, звук и музыка в целом обладали особым значением, метафизическим свойством, недоступным для визуальных искусств или художественной прозы:

«Музыка… это романтическая поэзия для уха. У прекрасного без границ нет обмана зрения, очертания которого терялись бы столь смутно и неопределенно, как пределы затихающего звука. Ни один цвет не романтичен в той же мере, что звук, поскольку возможно затухание и исчезновение звука, а не цвета, и поскольку звук никогда не раздается один, но всегда в трехзвучии, которое как бы смешивает в настоящем романтическое качество будущего с прошлым».

Сама зыбкость звука, его начало, резонанс и затихание, даже прежде чем он стал частью музыкального произведения, связывают человеское чувственное восприятие с тайной времени. Или еще:

«Романтическое – это прекрасное без границ, или прекрасное бесконечное, как бывает бесконечное возвышенное… Не простое сравнение, а куда большее сходство – если назвать романтическое постепенно затихающим и затухающим колебанием струны или колокола, когда колышущиеся волны звучаний словно расплываются во все более широкой дали и наконец теряются в нас самих и тогда, умолкнув снаружи, еще продолжают звучать внутри нас. Точно так же и лунный свет – одновременно романтический образ и пример». [29] Перевод А. Михайлова. Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики. М., 1981.

В романтической песне, и в частности у Шуберта, выражается восторг, внушаемый лунным светом (в шубертовских переложениях возвышенных стихов Гете и Хелти, к примеру) и звуком колоколов (колокольный звон в песнях Das Zügenglöcklein и Abendbilder ). Акустические особенности отдельных инструментов, согласно Жан-Полю, служат передаче определенного типа связи между движением и моментом. Музыковед Бертхольд Хекнер описал это так: «Распространение звучащего тона в идеальном пространстве, включение будущего и прошлого в настоящее ведут к бесконечному расширению времени в пределах одного конечного момента временнóй длительности». Колокол, например, «взывает к романтическим душам» благодаря долгой игре отголосков, а также благодаря большому расстоянию, на котором часто слышен его бой. Жан-Поль использует эту мысль и в своих рассказах: «Звон далеких деревенских колоколов был подобен прекрасным, уходящим временам и разносился, как тёмные крики пастухов в полях». Подобным образом и звук рожка раздается издалека.

К формированию романтической концепции расстояния приложил руку любимый Шубертом Новалис, философ и поэт, чьи «Гимны» композитор положил на музыку и чьей прозе он подражал во фрагменте «Моя мечта». «В отдалении все становится поэзией», – писал Новалис. Поэтому, когда в фортепьянной партии «Липы» мы слышим подражание звуку отдаленного рожка, мы имеем дело с романтическим лейтмотивом: воспоминанию и ощущению потери, о которых говорят стихи, придана выразительная символическая звуковая форма.

Не всегда голос рожка, реальный или изображаемый музыкой, слышен на расстоянии, но значения, которые он вбирает и продолжает вбирать на протяжении девятнадцатого и далее двадцатого столетий, сообщают ему примечательную способность выражать, по словам Чарльза Розена, «отдаленность, отсутствие сожаления». «Серенада для тенора, рожка и струнных» Бенджамина Бриттена, глубь романтическое произведение – а Бриттен был неузнанным романтиком – прекрасно обыгрывает эти смысловые компоненты, в прологе и эпилоге, исполняемых и впрямь на рожке, причём эпилог играется за пределами зала, так далеко, как только возможно. Также и во второй части «Серенады» рожок подражает затихающему звуку в «На стены замка лёг закат» Теннисона.

Немецкая романтическая литература, как и музыка, насыщена воздушным пением рогов. Вот, скажем, Йозеф фон Эйхендорф: «Я сидел со швейцаром на скамеечке перед домом и наслаждался теплым вечером, следя, как сгущаются сумерки и стихает веселый день. Но вот издалека зазвучали рога возвращающихся охотников, мелодично перекликаясь в ближних горах» [30] Перевод Д. Усова. Жизнь льется через край. Сказки и истории немецких романтиков. М., 1991. («Из жизни одного бездельника»). И там же, когда этот герой сидел на склоне холма, «издалека доносился почтовый рожок, то еле слышно, то звонче и явственнее». Звук вдохновил его на меланхолическую песню о тоске по дому: «Казалось, будто почтовый рожок издали вторит моей песне», – которая позднее будет положена на музыку Гуго Вольфом.