Иэн Бостридж - «Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

«Путевой столб» знаменует в развитии цикла пункт, где впервые со всей определенностью обозначается присутствие смерти, хотя слова, указывающие на её присутствие, и остаются дразняще двусмысленными: «Я должен идти по пути, по которому не возвращаются». Мы слышали нашептыванья смерти в «Липе», видели призрачный облик старика в «Сединах», тень ворона-падальщика в «Вороне». Похоже, что теперь скиталец выбирает дорогу, ведущую к гибели, и его выбор отражен в следующей песне «Постоялый двор», где силой фантазии кладбище преображается в гостиницу. В то же время скиталец – кто угодно, любой, кто в какой-то момент говорит себе о человеческой участи, с которой рано или поздно нужно смириться, – с неизбежностью безвозвратного ухода. Тут нет выбора, поскольку нет иной свободы, кроме свободы принять данность.

Зимнее путешествие, таким образом, пролегает по оси между двумя фрейдистскими полюсами – Эросом и Танатосом, любовью и смертью: оно учит отрешенности, примирению с неизбежным. Вот как романист Пол Остер в 2012 году начал свои мемуары, не просто так названные «Зимний дневник» – с полусознательным кивком в сторону Мюллера и Шуберта: «Думаешь, это никогда не случится со мной, это не может случиться со мной, считаешь себя единственным существом на свете, с которым не случится ничего такого, а потом мало по малу это начинает происходить и с тобой, точно так же, как и с любым другим».

Первое упоминание о тяжёлой болезни, которая овладела Шубертом в последние пять лет жизни – с периодами ремиссии, мы обнаруживаем в деловом письме по поводу его оперы «Альфонсо и Эстрелла» от 28 февраля 1823 года: «Состояние моего здоровья мешает мне выходить из дому». В августе того же года изоляция Шуберта стала предметом разговоров между Бетховеном и его племянником Карлом, запечатленным в книге записанных последним разговоров с дядей: «Очень хвалят Шуберта, но говорят, что он прячется». Хотя деликатность современников не допускала открытых публичных высказываний о характере заболевания, достаточно хорошо известно и всеми признано, что дело было в сифилисе. Собрав вместе разрозненные свидетельства, самый пунктуальный из биографов композитора, Элизабет Норман Маккей, предполагает, что наиболее вероятное время появления сифилитических симптомов – ноябрь 1822 года. Шуберт съехал от своего близкого друга Шобера и вернулся в дом родителей, где за ним ухаживали на протяжении второй стадии болезни, когда опасность заражения наиболее велика. В 1823 году, возможно, в мае, его поместили в Общую больницу в Вене, там он написал часть «Прекрасной мельничихи», своего первого песенного цикла на стихи Мюллера. Там же он сочинил стихотворение Mein Gebet («Моя молитва»). Удрученный своим тяжелым физическим состоянием, Шуберт, несомненно, также вдвойне страдал от депрессии, симптоматичной при сифилисе:

К августу он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы совершить с другом, певцом Фоглем, поездку в верхнюю Австрию, но при этом регулярно посещал венского врача Августа фон Шеффера. 18 ноября Иоганна Лутц написала из Вены в Италию своему жениху, Леопольду Купельвизеру, что «Шуберту вновь хорошо». 24 декабря Мориц фон Швинд, художник, близкий друг композитора, пишет Шоберу: «Шуберту лучше, скоро он опять обзаведется настоящими волосами вместо тех, что должен был сбрить во время сыпи. Он носит очень удобный парик». Скоро оптимизму пришёл конец. В марте 1824 года доктор Якоб Бернхард прописал новый режим лечения, включавший строгую диету и обильное потребление чая, однако к концу месяца Шуберт выражает отчаяние в письме Купельвизеру: «Представь себе человека, чьё здоровье никогда уже не поправится, который в отчаянии из-за этого поступает только все хуже и хуже, а не лучше. Представь, я повторяю, человека, чьи самые блистательные надежды погибли и для которого блаженство любви и дружбы лишь мука, и то в лучшем случае, человека, чей энтузиазм (по меньшей мере, побуждающий к чему-то) по отношению ко всему прекрасному вот-вот иссякнет, и я спрошу тебя, не есть ли он жалкое, несчастное существо?»

В апреле он испытывает мучительные боли в костях, в особенности – левой руки, страдает афонией – потерей способности речи. Некоторое время он не может ни играть, ни петь. К июлю 1824 года эти симптомы исчезли. В начале 1825‐го Шуберт опять оказывается в больнице – до июля. На протяжении всего остатка короткой жизни композитора его физическое состояние колеблется то в лучшую, то в худшую сторону, как и его настроение.

Практиковавшееся в те времена лечение ртутью не помогло. Двое медиков, наблюдавших Шуберта в последние годы, Йозеф фон Феринг и Эрнст Ринга вон Заренбах, были авторами книг о лечении сифилиса. Два пособия Феринга: «Лечение сифилиса ртутными притираниями» (1821) и «Сифилисотерапия» (1826) – дают представление о мучительных унижениях, которые претерпевал композитор помимо страданий от самой болезни. Никакого мяса, никаких углеводов. Ни молока, ни кофе, ни вина – только вода и чай. Жарко натопленная комната (с температурой до 29 градусов) с плотно закрытыми окнами. Нельзя менять нижнее и постельное бельё, ни умываний, ни ванн, кроме очищения ротовой полости. На всем протяжении лечения пациент не должен выходить из комнаты. Мазь из жира и ртути втиралась в разные части тела через день. Ртуть применялась в такой концентрации, которую по нынешним нормам следует считать высокотоксичной, но на самом деле из-за непроизвольного вдыхания её количество в теле пациента было еще больше, чем предписывалось. Феринг рассматривает истории болезней: четыре успешных исцеления, одно лечение, завершившееся смертью пациента, по причине – полагает врач, – что тот проявлял строптивость, меняя бельё и употребляя вино.

Последний этап этого мрачного пути, видимо, начался 1 сентября 1828 года, когда Шуберт переехал в квартиру своего брата Фердинанда в Кеттенбрюккен Гассе, в тогдашнем венском предместье Ной-Виден. Ему посоветовал перемену обстановки новый врач фон Заренбах: похоже, расположение квартиры делало её более удобной для лечения ртутью. Шуберт чувствовал себя плохо, принимал лекарства. В начале октябре они с Фердинандом и парой друзей совершили пешую прогулку к могиле Гайдна в Айзенштадте, дорога туда и обратно насчитывала сорок миль. Неудивительно, что Шуберту стало нехорошо по возвращении, однако длительные прогулки часто предписывались при ртутной терапии. 31 октября композитор почувствовал недомогание от съеденной рыбы, как будто при отравлении, ему уже случалось жаловаться на подобные ухудшения состояния. По словам брата, начиная с этого дня, Шуберт ел очень мало. Он предпринял изнурительную трехчасовую прогулку 3 ноября, а 4‐го начал заниматься контрапунктом с музыкантом и преподавателем Симоном Зехтером. 9‐го он обедал у Шёнстейна, однако 11 ноября слег в постель. Лихорадочный бред сменялся короткими просветлениями, Шуберт работал над оперой «Граф фон Гляйхен» и правил верстку второй части «Зимнего пути».