Иэн Бостридж - «Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Шуберт воспитывался в обычном тогда религиозном духе. Сын школьного преподавателя, он учился в императорском интернате, или конвикте, как хорист, и играл на органе в местной церкви. Он написал массу церковной музыки, прежде всего, шесть литургических месс, а также, среди прочего, Немецкую мессу на слова Иоганна Филиппа Ноймана, который её заказал; четыре Kyrie , пять Salve Regina , два Stabat Mater , пять Tantum ergo , «Гимн Св. Духу», неоконченную ораторию «Лазарь». Глубокое католическое благочестие выражено в ряде песен. Шуберт потерял мать в возрасте пятнадцати лет, поэтому неудивительно, что Богоматерь, Дева Мария неоднократно появляется в его творчестве, начиная со знаменитой Ave Maria 1825 года (на самом деле это переложение стихов из «Девы озера» Вальтера Скотта, озаглавленное Ellens Dritter Gesang – «Третья песня Эллен» – в первоначальной публикации), – или возьмем, к примеру, менее известную, но утонченную песню Vom Mitleiden Mariä («О сострадании Марии») 1818 года. Выбрав несколько песен наугад, среди них можно обнаружить знаменитую «Литанию» (1816) на праздник Всех душ или прекрасные «Вечерние картины» ( Abendbilder , 1819), завершающиеся воскресением и вечным блаженством. На стихи Шобера, человека, которого нередко изображали как дерзкого и необузданного, Шуберт пишет Pax vobiscum , песню, которая интересна попыткой применить модный пантеизм, столь частый в шубертовских песнях, с более ортодоксальным влиянием. Сюжет движется от почитания святых мучеников к весеннему возрождению природы и её красоте, что опосредовано рефреном «Да пребудет с вами мир» и варьированием последней строки каждой строфы: «Верую в Тебя, великий Боже… Уповаю на тебя, всемогущий Боже… Люблю Тебя, благой Боже!»

Шуберт был профессиональным композитором, он работал в благочестивом обществе, и трудно представить, чтобы кто-то из «классических» композиторов до XX века и даже в двадцатом отказался от сочинения священной музыки. Она была главной задачей и главным творческим вызовом, вне зависимости от личных взглядов композитора – Габриэля Форе, Джузеппе Верди, Бенджамина Бриттена, Джона Тавинера… Четыре мессы Шуберта созданы в 1814–16 годах, три из них написаны для исполнения в том приходе, где жила семья. Пятую мессу он сочиняет в промежутке между ноябрём 1819‐го и началом 1823‐го, а шестую, последнюю – в 1828 году. Первые четыре мессы можно считать порождением простосердечной веры, но также при этом и особым приношением Терезе Гроб, сопрано, которой отдавал предпочтение композитор. Страстная субъективность пятой мессы и торжественный сумрак шестой, по-видимому, в большей степени отражают стремление автора сравниться с великими мастерами прошлого, нежели добиться придворного или церковного статуса. Шуберт воспользовался традиционной формой, чтобы создать новый музыкальный язык, имевший впоследствии сильное влияние на таких композиторов, как, например, Брукнер. Но, что самое важное, все шесть месс интригующим образом связаны с тем, что мы знаем о религиозных представлениях Шуберта, поскольку он последовательно опускал в Credo («Верую») строчки, выражающие приверженность католической церкви и веру в воскресение мёртвых.

Меня мало убеждает анализ музыки, когда пытаются установить связь между вдохновением и догмой и заявляют, что какая-то часть мессы лучше других, потому что в ней больше проявляется вера самого Шуберта. Точно так же нелепо судить об отношении Шуберта к содержанию положенного им на музыку религиозного поэтического произведения по тому, насколько удачен результат. Вероятно, разумнее смотреть на весь огромный корпус песен Шуберта как на своеобразный дневник, отражающий интересы композиторы и его чувства. Иногда, впрочем, он мог написать песню, чтобы порадовать друга или знакомого, или снискать его расположение. Шуберт мог переложить на музыку слова могущественного иерарха, патриарха Венеции Иоганна Ладислауса Пиркера, чтобы угодить потенциальному покровителю и заказчику, и это вовсе не свидетельствует о том, что мировоззрение Пиркера было ему особенно близко. Шуберт посвятил песни опуса 4 этому амбициозному священнику-реакционеру из меркантильных соображений: «Патриарх расщедрился на 12 дукатов», – написал он Шпауну. Тем не менее в итоге получился шедевр Die Allmacht («Всемогущество») – возвышенное выражение какого-то пантеистического озарения, вдохновившего настроения «Великой» до-мажорной симфонии, сочиненной, как и Die Allmacht , среди величественных ландшафтов Бад Гастейна, где Шуберт встретился с Пиркером летом 1825 года. Пантеизм в песне, однако, имеет ортодоксальный характер, её текст вышел из-под пера самого конформного из священнослужителей.

На Шуберта в отношении его религиозных взглядов, возможно, уместнее всего смотреть так же, как Китс смотрел на Шекспира – как на художника, в наивысшей степени одаренного, по словам английского поэта-романтика, «отрицательной способностью»: «это означает, что человек способен пребывать в неопределенности, среди загадок и сомнений, без какого-либо горячего поиска фактов или доводов».

Песни Шуберта и даже его церковные сочинения не транслируют взвешенную теологическую позицию, он скорее творчески исследует в них различные виды и эмоциональные силовые поля религиозной чувствительности – от общепринятых условностей, даже трюизмов, до мистических грёз такого поэта-философа, как Новалис. Разные восприятия «нуминозного», духовного, божественного воплощаются у Шуберта благодаря работе воображения.

Вот что касается Шуберта, как художника. Если говорить о Шуберте-человеке, возможно, недостаток строгих, твердых убеждений позволил ему избежать «горячего поиска фактов или доводов». Он мог выпускать те части текста мессы, с которыми был не согласен, и при этом писать в гораздо более примирительном духе отцу и мачехе в 1825 году:

«Мои новые песни из «Девы озера» Вальтера Скотта в особенности имели успех. Многие к тому же удивлялись моему благочестию, излившемуся в Гимне Пресвятой Деве, который, похоже, тронул все сердца и окружен атмосферой набожности. Думаю, это потому, что я никогда не принуждаю себя к благочестивому чувству, никогда не пишу подобных гимнов или молитв, если меня не преисполняет непроизвольно порыв поклонения, и чувство тогда подлинно и идёт прямо из сердца».

Эти слова кажутся плодом размышлений, они слишком точны, чтобы быть просто болтовней для успокоения недовольного чем-то отца. Но в январе 1827 года один друг шутливо начал письмо композитору первыми словами «Верую»: Credo in unum Deum («Верую во единого Бога…»), добавив, «не ты, конечно, я это знаю, но ты поверишь…». Во фрагменте из утраченного дневника за 1824 год, однако, ортодоксальная вера Шуберта, кажется, возрастает: