Иэн Бостридж - «Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Радуга имела теологический смысл с незапамятных времён – как знак завета Бога с человеком после потопа. Другие оптические эффекты тоже казались странными, да еще и не предвещали ничего хорошего, несмотря на попытки «холодной философии», по словам Китса, «схватить ангела за крылья». Помимо радуги или ложного солнца, так называемое «сияние славы», тело или тень, окруженные ореолом, обладало особой властью над романтическим воображением. Волосы Мадлен в поэме Китса «Канун Святой Агнессы» обрамлены «нимбом, как у святых». Самым знаменитым среди подобных фантомных явлений в реальности был «Призрак Броккена», то есть высочайшего пика в горах Гарца, согласно преданию, посещаемого ведьмами и духами, что запечатлено в «Фаусте» Гете. Путники, побывавшие в этих горах, сообщали, что видели огромную темную фигуру, которая двигалась и передразнивала их жесты на манер привидения. Кольридж дважды безуспешно пытался повстречаться с Броккенским призраком в 1799 году. Наблюдаемый и сегодня, фантом на самом деле появляется потому, что дымка или облако, состоящие из водяных капель, отражает отбрасываемые от солнца тени, увеличивая их до огромных размеров. Итак, Броккенский призрак – «твое собственное отражение», как пишет де Квинси в книге Suspiria de Profundis (1845), парадоксально используя на романтический лад научное объяснение и предполагая, что «поверяя ему ваши сокровенные тайные чувства, вы превратили фантом в тёмное символическое зеркало, которое являет на свет дня то, что иначе должно быть сокрыто навеки» [41] Перевод С. Сухарева. .

Такой двойник – Doppelgänger – (как называется одна из очень известных песен Шуберта на стихи Гейне), этот «Темный толковник», отражает и открывает нам наши тайные желания. То, что кажется объективным, субъективизируется: как ложные солнца, Броккенский призрак имеет физическое объяснение, основанное на оптике и изучении атмосферы, но он сохраняет мистическую силу, как проекция субъективного. Стихотворение Мюллера обыгрывает проницаемость границ между объективным и субъективным, между наделенным ощущениями и чувствами и бесчувственным, между живым и неживым. Для этого Мюллер использует так называемую патетическую подстановку, заставляя скитальца думать, что, в отличие от любимой девушки, ложные солнца не хотят расставаться с ним.

Выбрав ложные солнца, родственные Броккенскому призраку и радуге, как антураж одной из остановок в зимнем странствии, Мюллер использовал узнаваемую романтическую метафору. Кроме того, он устанавливает связь между ними и ледяными цветами из «Весеннего сна» (в окончательной мюллеровской версии «Зимнего пути» это стихотворение шло следом за «Ложными солнцами») – ведь паргелии тоже возникают благодаря кристаллам льда, – и призрачными огнями «Обмана» и «Болотного огонька» ( Das Irrlicht в оригинальном названии у Мюллера). Поэтический мир скитальца занимает положение между живым и видимостью живого, между реальным и воображаемым, объективным и субъективным, природным и сверхъявственным. Шуберт помещает песню на слова «Ложных солнц» бок о бок с песней, которая посвящена отсутствию Бога в мире («Мужайся»), но облекает стихи Мюллера о паргелиях в возвышенно-религиозные тона с имитацией духовной музыки и с тем же гимническим мелодическим качеством, которое мы слышим в «Постоялом дворе». Так он усиливает таинственную ауру мюллеровских паргелиев, драматизируя романтическую двусмысленность, раздвоение между стремлением к истине и жаждой загадки. Сама энергия музыки в этой песне таинственна и пронизана близостью божественного, а это создаёт кажущееся противоречие с упрямым отрицанием божества в «Мужайся». Но ведь природный феномен, на котором основана близость божественного в «Ложных солнцах», сам на грани демистификации и разлагающего рационального анализа.

В 1849 году Эллен Насси, лучшая подруга Шарлотты Бронте, сделала лаконичную запись в дневнике: «[Июль] Видела 2 солнца Хейворт Мур 1847». Через тридцать лет, когда создавалась биография Эмили Бронте, сравнение стало полноправной частью мифа о сестрах Бронте – в той романтической стилистике, в которой работали Вильгельм Мюллер и, позднее, Шарлотта и Эмили Бронте:

«Однажды, когда они вместе гуляли по вересковым пустошами, в небе произошла внезапная перемена, засиял свет. «Смотрите», – сказала Шарлотта, и четыре девушки подняли глаза и увидели три солнца, ярко блиставшие вверху. Они постояли некоторое время молча, глядя на прекрасный паргелий. Шарлотта, её подруга и Энн сбились вместе, а Эмили, которая была немного выше, стояла на поросшей вереском кочке. «Это вы! – сказала наконец Эллен. – Вы три солнца». – «Молчи!» – прикрикнула Шарлотта, рассердившись на болтовню слишком проницательной в этот раз подруги, но когда Эллен, чью догадку досада Шарлотты только подтвердила, опускала глаза, она мельком взглянула на Эмили. Та все еще стояла на кочке, безмолвная, довольная, и у её губ витала очень нежная, счастливая улыбка. Она-то не сердились, независимо державшаяся Эмили. Ей понравилась эта фраза».

Вызвавшая наибольшее число комментариев загадка в стихотворении Мюллера – что означают три солнца. Но это одновременно и загадка, и нет. Три солнца в жизни скитальца – это солнце и глаза девушки. Он потерял любовь и хотел бы умереть. Такова простая и грубоватая расшифровка метафоры. Однако сама её простота и некоторая аляповатость, возможно, поэтический огрех Мюллера, заставляют нас вчитаться глубже, искать более тонкое значение, и в этом достоинство стихотворения. Тут Шуберт оказал нам услугу, удалив «Ложные солнца» от соседства с «Весенним сном» и мыслями об утраченной любви («Когда я обниму любимую?»). В шубертовском цикле мы далеки от тёплых объятий. Поскольку музыка наделяет текст ощущением сверхъестественного, мы чувствуем, что эти солнца, и метафорические и нет, намекают на что-то ускользающее, что потерял скиталец, а не просто на несчастную любовь. Именно это нечто подготавливает его к обескровленной почти не музыке следующей – последней – песни. А последняя строчка «Мне было б лучше в темноте» обладает чудесной поэтической многозначностью в финальной каденции.