Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

– Что, довольны, что домой возвращаетесь?

Один грустно усмехнется: куда возвращаться? Жена умерла, трое детей умерло, осталось двое младших: что ему делать с малышами?.. Второй спрашивает, к кому обратиться, если жена его не получила ни гроша помощи… Третий с подозрением глянет и ничего не скажет {110} 110 Janusz Korczak, O wojnie. W pociągu sanitarnym, “Głos” 1905, nr 49, w: Dzieła, t. 3, wol. 2, s. 142 .

Самых тяжелых больных и раненых он размещал в товарных вагонах, на скорую руку переделанных в лазареты, в которых они ехали в родные края. Когда они корчились от боли, Генрик рассказывал им сказки о Коте в сапогах и Красной Шапочке или читал по-русски выученные в царской гимназии басни Крылова.

Когда случались остановки, он ходил по окрестностям. Спустя много лет описывал учителя в китайской деревне, от которого воняло водкой и опиумом; он бил учеников по пяткам бамбуковой линейкой. В публицистике Генрик оставил только пару отчаянно печальных зарисовок из санитарных пунктов, которыми заведовал. Несколько кратких упоминаний в других произведениях, письмах, «Дневнике» он посвятил встреченным тогда людям, особенно китайским детям, с которыми сразу подружился. «Бедная моя четырехлетняя Йоу-Я из времен японской войны. Я написал ей посвящение на польском. Она терпеливо учила неспособного ученика китайскому языку» {111} 111 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. . Он с нежностью думал о ней в гетто.

Писал письма матери, которая старалась поскорее вытащить его из армии, даже обращалась к царице – безрезультатно. Переписка не сохранилась. Вместо несуществующих отчетов Корчака можно почитать тексты, которые собрал Мельхиор Ванькович в цикле очерков «Война и перо». Там он цитирует рассказы польских врачей, напечатанные в медицинской прессе. Те были потрясены бессилием и моральным разложением царской санитарной службы. Не хватало лекарств, инструментов, дезинфицирующих средств и перевязочного материала. Они не знали современных способов лечения. Микроскопа не допроситься: только при эпидемии дизентерии, тифа и других заразных болезней. Единственная в Харбине бактериологическая лаборатория не успевала обслужить все санитарные пункты, находившиеся слишком далеко от нее. Бараки, которые должны были стать полевыми госпиталями, разваливались. Деньги, предназначенные на их ремонт, разворованы. Взяточничество и растраты достигли небывалых масштабов. Особой бесчестностью отличался российский Красный Крест, который наживался на всем: на доставке провизии для больных, на лекарствах, на одежде. Миллионные счета, что он выставлял, невозможно было проверить, потому что в конторах и на складах то и дело случались пожары, в которых сгорали товары и счетные книги.

Когда Генрик сходил с ума от тоски и желания бунтовать, доктор Тадеуш Лазовский из Харбина, давний эмигрант, утешал его: хуже всего первый год разлуки с родиной. На третий год наступает спокойствие.

5 сентября 1905 года, после месяца переговоров в Портсмуте, США, был подписан мир между Россией и Японией. Как сказал доктор Станислав Слонимский, отец поэта Антония Слонимского, «то был мир на японской подкладке», поскольку Россия в этой войне и впрямь больше потеряла, чем обрела. Доктор Генрик Гольдшмит мог наконец возвращаться домой. Но прошло еще много времени, прежде чем он выбрался с маньчжурской территории, – он попался в ловушку революции, парализовавшей всю Россию.

Царская армия отступала в панике. Солдаты втискивались в пассажирские вагоны, офицеров бросали в товарные вагоны. На вокзалах пьяные рядовые осыпали бранью командиров, срывали с них погоны, стреляли в них, когда те протестовали. Машинисты, которым угрожали смертью в случае ослушания, выезжали с вокзалов при закрытых семафорах, катастрофы случались все чаще, железнодорожные пути были завалены обломками поездов. В городах стихийно возникали солдатские и рабочие революционные комитеты. Поезд останавливался на каждой маленькой станции, а там комиссары долго совещались, решали, можно ли ему ехать дальше. Через много лет Корчак, вероятно, признался Игорю Неверли, что даже тогда, хоть он и мечтал вернуться и был сыт по горло опасной анархией, он выступал на рабочих собраниях, рассказывал о значении детства в жизни человека и предостерегал: нельзя устраивать революцию, не подумав о ребенке.

В октябре 1905 года по всей империи прокатилась волна забастовок. Люди предъявляли царским властям политические и экономические требования. К забастовке присоединились железнодорожники. Сообщение с миром прервалось. К концу октября уже бастовали и промышленные предприятия, магазины, конторы, банки, вузы. Везде проходили собрания и демонстрации. Еще почти полгода Корчак провел в революционной кутерьме. Только 30 марта 1906 года «Израэлита» сообщила: «С Дальнего Востока в Варшаву вернулся доктор Генрик Гольдшмит».

После нескольких страшных месяцев, украденных у него русско-японской войной, Корчак наконец вернулся к матери и к больнице на Слиской. Вокруг произошло много перемен. Он не присутствовал при бурных событиях в Царстве, где – как и в России – весь 1905 год продолжалась борьба с российским самодержавием. С одной стороны, постоянные забастовки и рабочие демонстрации, с другой – кровавые столкновения царской армии с толпой, массовые репрессии и аресты. В последние дни октября 1905 года была объявлена всеобщая забастовка. Прекратили работу железные дороги, фабрики, мастерские, трамваи, закрылись магазины, замолчала пресса.

Когда царь в своем манифесте провозгласил конституционные свободы, люди надеялись, что будут уступки и в отношении Польши. Может, Царство даже получит автономию. Революционный настрой охватил все общество. На городских площадях и в публичных залах проходили пламенные собрания. Пресса выходила без цензуры, из тюрем выпускали арестованных. Эйфория длилась недолго. Уже 1 ноября 1905 года произошло побоище на Театральной площади в Варшаве, где русская кавалерия атаковала толпу, протестовавшую против того, чтобы из ратуши [20] В ратуше располагалась полицейская тюрьма. вместо политических заключенных выпускали обычных преступников. Это не помешало людям продолжать марши и демонстрации.

Пятого ноября на демонстрацию вышло уже сто тысяч человек.

Толпа текла по улицам, неся флаги национальных цветов с польскими орлами и надписями: «Да здравствует свободная и независимая Польша!» При этом пели «Боже, что Польшу…» и «С дымом пожаров». Окна и балконы были украшены коврами и цветами {112} 112 Władysław Pobóg-Malinowski, Najnowsza historia polityczna Polski, dz. cyt., t. 1, s. 158. .