Михаил Левитин - После любви. Роман о профессии [сборник]

Мальчик встревожился, но Иринино плечико вздрагивало рядом так счастливо, что Куза решил: «А кто ее знает, эту Карлос, вдруг действительно может?»

А потом все пятнадцать человек были приглашены на вечерний чай домой к Анне Карловне. «Я хочу кое-что вам показать!» — весело сказала она.

«Адрес, адрес!» — закричали дети, и внезапно та самая надушенная бумажонка оказалась адресом, ее подхватили, и, пока переписывали, вырывая из рук, Куза слышал, как завуч спросила у Карлос:

«А это педагогично?»

«О, очень, очень педагогично, я всегда так начинаю».

Когда куда-то было надо и не хотелось, Куза говорил себе: «Вспомни — у тебя много дел». И всегда оказывался прав.

Помимо несделанных уроков, надо было овладеть верчением тросточки так же умело, как любимый клоун Леонид Енгибаров. Мальчик пытался вертеть ее часами, она вырывалась из рук, скакала по квартире, как шальная, царапала стены, полировку, а иногда, возвращаясь, била Кузу по лбу!

Родителей встречали вечером вся в увечьях комната и любимый сын с шишкой на лбу. Но зато… каким денди он становился, когда попытка удавалась, с тончайшей улыбкой на лице, маленькой куколкой прохаживался по комнате, самый выразительный, самый легкий… Иногда он занимался в коридоре, но, облаянный соседской собачонкой, возвращался…

Куза вздрогнул, когда с улицы донесся голос Ирины: «Витя! Витя!»

«Пришла за мной», — понял он и уже готовился отказать, когда увидел всю ее в кремовом плаще, стоящую на осенних листьях, у каштана. Задранная вверх мордашка улыбалась… «Что с того, что она ничего не понимает? — подумал Куза. — Кто у меня есть, кроме нее? Разве что — золотобородый…» И ответил:

«Подожди минуточку, сейчас выйду».

А потом они шли по городу, обнявшись за плечи, очень-очень сосредоточенно. И конечно же, фея жила в одном из самых красивых домов; на первом его этаже мягко светилась изнутри аптека, и кроме основного помещения, где толпились люди, была видна комната, посреди которой, казалось, дышали разноцветные колбы под присмотром двух существ, напоминающих женщин в белых халатах. На старом, кружевно-решетчатом лифте они поднялись наверх буквально святым духом. Всё было, можно сказать, волшебно, пока за дверью Анны Карловны не заорал ребенок.

«Надоело, надоело! Слышишь, Аня, надоело!» — говорила незнакомая женщина, а другая ей отвечала:

«Потерпи, я не могу жить без людей, это мой метод, в конце концов!»

«А куда ребенка деть прикажешь?»

«Об этом раньше надо было думать, милая!»

Звонок Ирины и Кузы был некстати. Они пришли первыми. Но, увидев их, Карлос закричала: «Соня, Соня, посмотри, какие они красивые, нет, ты только посмотри!»

Наверное, Соне было очень некогда, потому что она выскочила из какой-то комнаты, всклокоченная, с бутылочкой молока в руке, недоуменно спросила: «Кто пришел? Чего ты шумишь? Ах, эти дети? Здравствуйте!» — И скрылась.

Как кот в сапогах, церемонно приседая и оглядываясь, Анна Карловна ввела ребят в комнату.

«Вы — самые первые, — сказала она. — Посидите, осмотритесь, я исчезаю на секунду…» Мягкая ее спина, в чем-то вечернем, колыхнулась нарочито роскошно, обдав детей запахом тонкой пудры. «Ого, как умеет!» — испугался Куза.

Судя по комнате, могло показаться, что ее хозяйке никак не удается согреться. Разнообразные пледы, клетчатые шотландские, одноцветные наши, висели и лежали повсюду, камина не было, а центром являлось трюмо, какое видал Куза в театральных гримерных, и почему-то именно оттуда тянуло холодом и пустотой.

Все-таки незнакомой Соне здорово доставалось, потому что каждого новоприбывшего Карлос приветствовала криком: «Какой же вы красивый!» — и требовала свидетельства Сони.

Потом, когда все собрались, Карлос села так, чтобы отражаться во всех трех зеркалах, ноги закутала пледом, и гости (Куза мог поклясться!) повторили ее движение. Даже Ирина. Особенно тревожно стало, когда черным веером, подарком покойной великой актрисы, велено было всем обмахнуться, а от веера с каждым взмахом всё сильнее пахло дворовой кошкой. Под этот запах пили чай, рассматривая фотографии Анны Карловны в каких-то прошлых ролях, благоговейно.

«Спросить или не спросить о Камерном?» — подумал Куза, но всё еще не решался.

«Этот слюнявчик подарил мне мой учитель в день моей первой премьеры, — хохотала Анна Карловна. — Не знаю, отдам ли его даже маленькому Алику, когда он повзрослеет. Слышите? Это он кричит, сын моей сестры, крошка Алик!» — И конфиденциально, чтобы не слышала Соня, сообщила, кто отец ребенка.

Девчонки засуетились:

«Анна Карловна, неужели, неужели? И похож? Покажите нам его, покажите!»

А потом по одному входили в комнату, у дверей которой стояла измученная Соня, наклонялись над мальчиком, восторженно переглядываясь…

Куза выходил последним. Наверное, у него было недоуменное лицо, потому что Соня сказала:

«Ребенок как ребенок. — И добавила: — А отец его — сволочь!»

В конце визита читала Анна Карловна стихи Блока, и то ли от усталости, то ли от уверенности, что вечер удался, читала плохо, и, опустив глаза, увидела, что никто из детей этого не заметил, кроме Кузы…

У дверей актового зала люди тихо-тихо скользили по паркету под наблюдением испуганной старушки вахтерши, пересаженной сюда снизу, чтобы следить за порядком. Школа становилась на осадное положение — Анна Карловна репетировала.

Тех, кого отметила божественная печать, завуч освободила даже от уроков, и дело не в престиже школы на районных и городских смотрах, просто так велика ее любовь к искусству.

Сейчас она объясняла в учительской взволнованным учителям:

«Нам же лучше — дети станут культурнее, тоньше!»

«Но почему за счет знаний?» — недоумевал маленький, вечно небритый учитель физики Вениамин Сергеевич.

«Слушайте, дорогой Вениамин Сергеевич, что изменят два, три урока? Просто будут меньше смотреть в окно, я же у вас присутствовала, я наблюдала… И потом, школа известна своими культурными традициями, Зинаида Николаевна, вы со мной согласны?»

Зинаида Николаевна, директор школы, утвердительно махнула головой, потому что ей было всё равно. Ей, пришедшей с поста замдиректора кондитерской фабрики, никак не удавалось привыкнуть к школьной планировке, где в тесных комнатах сидит скопление людей и смотрит прямо на тебя. Даже неловко как-то, честное слово!

Зинаида Николаевна предпочитала разговоры с глазу на глаз, как в прежние времена, и сейчас она чувствовала смущение, что ли, под взглядом недовольных учителей. Она поднялась и вышла.

«Как дела?» — строго спросила она у вахтерши и усадила энергичным жестом на место, когда та, ободренная вопросом начальства, затарахтела: «Репетируют, Зинаида Николаевна, репетируют, а как же, страсти какие, страсти…» Старушка захлебнулась, и некоторое время обе прислушивались к происходящему в зале…