Михаил Левитин - После любви. Роман о профессии [сборник]

Когда уже трудно было произносить пушкинские стихи под развешанным Володькиной бабушкой сырым бельем, они проникли в актовый зал и репетировали при закрытом занавесе на сцене. И просунулась однажды голова Серёжи Малько, и посмотрела…

На другой день Анна Карловна сидела посреди зала, вцепившись в кресло перед собой трагическим жестом, голову положив на руки.

Все ее подданные стояли единым рядом параллельно сцене, когда Куза вошел. Видно было, что они охвачены воодушевлением и еще усталостью, вероятно, из-за ночной репетиции, но это Куза заметил позже…

«Виктор Куза, — сказала толстая Вера Григорьева, очень смешная, неуклюжая в жизни, на сцене в смешных ролях она почему-то теряла всякое обаяние. — Виктор Куза! Наш коллектив обвиняет тебя в том, что ты предал общее дело, наш коллектив презирает изменников и требует, чтобы ты во всем немедленно признался».

«Вера, — спросил Куза. — Ты что, очумела?»

Тут дирижерским жестом подбросила голову, вскинула руки Анна Карловна посреди зала, восклицая:

«Он обижает девушку, какой-то неисправимый негодяй!» После этого движения ряд развалился, и группами Кузу начали окружать.

«Знаешь, кто ты?» — осторожно спросил Малько.

«Кто?»

«Ты… авантюрист!»

«А ты, Серёжа, шпион!»

«А ты — формалист!»

«Что ты сказал?» — Куза в отчаянии оглянулся на Карлос. Кажется, она была довольна.

«Формалист проклятый, вот ты кто!»

После того как ударил Куза Серёжку Малько, началось невообразимое — девчонки щипали его какими-то особо болезненными щипками, мальчишки били ногой в зад, и всё это под вопли Анны Карловны: «Даже Мейерхольд был талантливей Таирова, даже Мейерхольд!» — а потом она приказала: «Прекратить!» — и ушла из зала. Остальные за ней.

Куза увидел, что в последнем ряду сидит, вдавившись в кресло, единственная не напавшая на него фигурка, и пошел к ней.

«Ирина, — сказал он. — Знаешь, нам так нужна твоя помощь! И вообще, я соскучился по тебе».

«А что вы ставите?» — спросила она сквозь слезы.

«Пушкина. „Моцарт и Сальери“, представляешь?»

«Тебе больно?»

«Чепуха! Противно немножко, нельзя же так подчиняться этой истеричке!»

Ирина поднялась и стояла перед ним в какой-то возвышенной, чёрт его знает кем поставленной позе.

«Ты неисправим, — сказала она, направляясь к выходу. — Я не собираюсь помогать тебе… И потом — какое отношение имеют ко мне твои „Моцарт и Сальери“? — Какая-то чужая дурь прямо-таки кипела в ней. — Там же нет женских ролей!»

Вначале Кузе объяснили, что «Моцарт и Сальери» — «великая маленькая трагедия, поставить еще никому не удавалось и рассчитывать на успех — наглость», потом директриса сказала, что «школа не город и два театра в одной школе — большая роскошь». Вслед за этим пришло сообщение, что у Карлос гипертонический криз, она умирает.

В невообразимой суете, когда завхоз и учитель физкультуры куда-то уезжали по поручению завуча, чтобы тут же вернуться, и потом, по непонятной причине, несли в учительскую баян Серёжи Малько (может быть, как вещественное доказательство Кузиного преступления?), когда, держась за перила, обескровленно и очень драматично прошла мимо них Ирина, Куза спросил у Игоря:

«Черной материи достал?»

«И материю достал. И лиру сделал. Перестань волноваться!»

«В науке, я думаю, живется спокойнее, — сказал Санька. — Из-за чего сыр-бор?»

А Володька Гальперин, который сидел на скамье рядом с учительской молча, неожиданно произнес:

«Куза, мне почему-то кажется, что я не боюсь играть Сальери, тебя это радует? И вообще, пусть мне дадут умереть на сцене спокойно!»

Вот она, вся его крошечная труппа, собранная на полчаса сценического времени, верная всю жизнь, весь его Камерный театр, просуществовавший на земле один месяц! Интересно, сколько жил тот Камерный, из некупленной книги? Были у Таирова такие же трудности, как сейчас у Кузы? Разве могла ему помешать какая-то Карлос?!

Куза открыл дверь и вошел в учительскую:

«Елена Павловна, чего мы ждем?»

Он застал учителей в момент величайшего смятения, им давно пора было уйти, но безутешное горе завуча не позволяло, и они бродили по комнате, с надеждой взглядывая на Елену Павловну.

Она смотрела на Кузу:

«Тебе мало, что ты погубил человека?»

«Я этого не делал, Елена Павловна».

«Может быть, ты скажешь, что не сорвал районный смотр, не опозорил школы?»

«Да!»

«Чего же ты хочешь?» — измученные ожиданием учителя приближались к Кузе.

«Действительно, ты бы объяснил, Витя… и всё бы уже давно… понимаешь?» — спросила Августа Александровна и зарделась. Она преподавала математику, недавно вышла замуж, ребятам казалось, что она любит своего полковника и всегда торопится домой, невзирая на культурные традиции школы.

«Вопрос ставите неверно, Августа Александровна! Ведь мы умирать будем, а они ничего не поймут! Анна Карловна — человек такой высокой культуры, мастер, здесь не спрашивать надо, а броситься к ней, умолять! Если ты хотел самостоятельности, мог показать ей… твое творение, она — мастер, всё было бы отлично!»

В учительской идея понравилась, света стало как бы больше, и все заулыбались.

«Куза, а почему нет? — спросил Вениамин Сергеевич. — Вы же сдаете мне контрольные на проверку…»

И показалось Кузе, что с черным кошачьим веером в руках сидит у него на репетиции Анна Карловна, размякшая от доброты, готовая простить тех, кто на сцене…

Жестким стал мальчик в эту минуту, зорким, жестким, настороженным, как бы затвердел весь:

«Но нам Анна Карловна ничего такого не задавала, и вообще, Елена Павловна… мы настаиваем, чтобы нашу работу посмотрело компетентное жюри». Куза так и сказал — «компетентное».

И этим словом завоевал симпатии учителей.

Екатерина Трофимовна наклонилась к уху завуча:

«Может быть, правильно… Дети все-таки… нужны неопровержимые доказательства».

«Куда я должна звонить? — растерялась Елена Павловна. И в это время телефон зазвонил сам. — Да, — сказала она в трубку. — Да, это я… Милая моя, зачем вы? Могла и Соня… Да… Да… Вы так сами решили? Моя великодушная… Такая мысль возникла и у нас, он согласился?! Когда приедет? Уже вечером! Хорошо, хорошо, не плачьте, милая, мы всё организуем. Ах, конечно, я понимаю… да и ни к чему вам, лежите, лежите…»

«Вот, — сказала завуч, положив трубку, — Анна Карловна — великодушнейший человек. Вечером приедут вас смотреть очень-очень не простые люди, идите, Куза, вот ключ от зала. Нужна помощь — зовите завхоза».

А вечером в уже притемненный и совершенно пустой зал вошли три человека и сели не очень далеко, не очень близко. Затем ребята расслышали из-за кулис, как завуч говорит кому-то: «Нет, нельзя, нельзя… Только учителям. Позовите Шкурникову, пусть находится у дверей!» — и несколько пар ног, поскрипывая, постукивая, некоторое время пробирались по залу, а потом притихли, рассредоточились.