Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Он опирался на палку. Был в теплом пальто, на шее тяжелый шарф. Легкое недомогание превратилось у него в затяжную болезнь. Стал он почти прозрачным; седая бородка, седые брови и волосы слились с бледностью лица. Казалось, что это не Виктор Емельянович, а его восковая маска. Всё было потухшим, но глаза — синие, расширенные — всё так же полны блеска.

Для Марка старый учитель стал очень дорог, и он печально думал, что Виктор Емельянович не жилец на этом свете.

«А я думаю, что осень нужна», — сказал Марк. — «Она заставляет людей понять, что весна прекрасна, что она придет, обязательно придет. Врач сказал, что…»

«Врачи, Марк, всегда уверены во всем и множество ошибок их ничему не учит», — сказал старик. — «Это очень хорошо, Марк, что ты приехал, хорошо и то, что приехал в свой день рождения. Человек рождается много-много раз, и думаю я, Марк, что мне довелось присутствовать при двух твоих рождениях, а может быть и помочь им немножко. О первом рождении — там в походе — нам и говорить с тобой не нужно, в себе мы то время носим, а вот второе рождение слов и рассуждений требует. Ты помнишь, Марк, наш первый разговор в Кремле? Тогда я спросил тебя, или, может быть, только хотел спросить, есть ли у тебя сомнения. Опять спрашиваю о том же. Ты многое видел, многое должен был понять и теперь скажи: во что веруешь?»

«Не знаю», — ответил Марк и на его лице было написано горе. — «Виктор Емельянович», — сказал он, взяв старика под руку. — «Я в пустоте. В проклятой пустоте, в которой всё догорает. Раньше я ел хлеб, чтобы жить, теперь живу, чтобы есть хлеб. Помните, какие люди были тогда, в те трудные годы войны? Верили, горели, может быть, и зло творили, но добро в них жило. А теперь? Смердяковы пошли в гору. Народ мы в корсет смердяковщины зашнуровали. Виктор Емельянович, ведь мы же краплеными картами играем! На кон всё святое поставили, всё завещанное нам наследство на игорном столе, а мы, как вспотевшее жулье, то наследство спускаем».

Виктор Емельянович слушал Марка склоняя в его сторону голову и слышал он больше, чем Марк мог в словах выразить. Поэтому ответ его по другому руслу беседу их повел.

«Верно, Марк», — сказал он. — «Легко жить, когда знаешь, для чего живешь. Но совсем не легко проложить правильную дорогу. Я, как и ты, не знаю, где эта правильная дорога для меня, для тебя, для всех нас. Самое ужасное, что осень для меня уже наступила. Я не найду дороги, но ты, Марк, ищи. Ты молод, в тебе бьется хорошее сердце, и ты может быть найдешь. А насчет смердяковых — не преувеличивай; они всегда были. И будут. Смердяковы, облеченные властью, действительно страшны. Но отступать перед ними нельзя, нет, нельзя. Они весь мир могут в рулетку превратить. Правду, Марк, трудно найти, кривда в правду рядится; но еще труднее, Марк, без правды жить».

Виктор Емельянович говорил с трудом. Ему было жарко. На восковом лице высыпал пот.

«Я не знаю, найду ли», — угрюмо сказал Марк. — «Я не знаю, должен ли я искать. Подумайте, Виктор Емельянович, как может быть хорошо, если смириться. Ни проблем тебе, ни боли. Живешь себе, ходишь на собрания, аплодируешь, а на самом деле тебе на всё наплевать, лишь бы твое маленькое собачье счастье уцелело».

«Да, Марк, это правда», — сказал Виктор Емельянович чему-то улыбаясь. — «Но счастье, как и всё в этом мире, условно. Счастливые маленькие эгоисты это ведь навоз, которым удобряется историческая почва. Они за счастье принимают свое довольство, много ли в этом радости? Но есть люди другого полета. Жалкое счастьице эгоистов не по ним. Да, в общепринятом смысле слова такие люди несчастны, но только они возвышаются явлением, которое не умирает, оставляет надолго след. Счастье в том, чтобы сделать что-то такое, что не умерло бы вместе с тобой. Неужели, Марк, ты хотел бы принадлежать к счастливым маленьким эгоистам?»

«А почему бы нет!» — Марк говорил зло, раздраженно. — «В конце концов, я ничего в этом мире не могу изменить, а жизнь прожить как-то надо. Ведь это же Павликово время, когда предательство и подлость возвеличиваются. А жизнь все-таки человеку прожить надо. Так не лучше ли в подлой радости? Буду держаться за хороший пост, который даст мне не один лишь хлеб, а и масло к нему. Буду спекулировать памятью отца, почитаться верным сыном партии Ленина-Сталина. Женюсь, жену буду лелеять — в положенное время в театр водить, в положенное время любить. Ну, чем не жизнь? Ни опасностей, ни бурь. Нет, решено, становлюсь сукиным сыном с партийным билетом. Если, конечно, я еще не стал им».

Виктор Емельянович тихонько смеялся.

«Нет, Марк», — сказал он, — «не станешь ты им. Это для некоторых других, а ты на хорошей закваске вырос. Может быть, ты и сам не сознаешь, как глубока в тебе мужичья мечта о добре. Ты и в коммунизм-то поверил потому, что он добро обещает. Я часто думаю, кем бы ты был, родись на четверть века раньше?»

«Мужиком, хлеборобом. Ковырялся бы в земле, да так земляным червем и прожил бы. А пришла пора помирать, задрал бороду к потолку и отдал Богу душу. Всё просто и ясно».

«Вот в это, Марк, я не верю. Ты не усидел бы на земле. Родился ты в несидячее время. Твой дед еще сиднем сидел, а отец, как ты сам рассказывал, уже двинулся, и время, жизнь повели его широкой дорогой. Дети же твоего отца, и ты в их числе, ушли бы еще дальше по этой дороге… Из гордости мы отрицаем предопределенность, но я часто думаю, что это лишь другое название исторического разума.

Столкновение этого разума и человеческого несовершенства порождает страшные эпохи, вроде нашей».

Виктор Емельянович закашлялся, тяжело оперся на руку Марка. Сказал, понизив голос и потому его слова прозвучали особенно внушительно:

«Кто ты, Марк? Ты часто думаешь об этом, но не знаешь, что ответить. Вернее, ответ уже бродит в тебе, но до сознания еще не дошел. Хочешь, я скажу, кто мы есть? Отвечу за тебя и за себя?»

Марк молчал.

«Мы, Марк, жертвы собственного преступления. Мы хотели насильно установить на земле царство свободы, но насилие рождает насилие, ничего больше. Мы ненавидим наш сегодняшний день, но наша ненависть не оплодотворена ясностью желаний. Вся наша страна населена вот такими, как мы, незнающими, что им делать и как избавиться от зла, давящего на них, и что желать взамен этого зла. Как это произошло — долго говорить, но в начале своем, в корне своем, мы были правы. Мы хотели, чтобы люди были счастливыми. Мы построили много заводов, построим еще больше, но в конце увидим: счастье вовсе не в них. Начинали строить заводы для людей, а на деле людей превратили в придаток заводов. Хребет деревне перебили, с тех пор она калекой живет, распрямиться не может. А главное, Марк, произошло то, что в одной лишь фразе чеховского Фирса выражено: „Человека забыли“. Для меня страшно это сознание, стар я и ничего не могу изменить. Может быть, только хлопнуть дверью, уходя. Для тебя это тоже страшно, Марк, но ты выдержишь. Ты молод и если ты уже научился ненавидеть, ты будешь искать. Научился ли ты ненавидеть, Марк?»