Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

И о вечере у Марка нечего было бы рассказывать, не нагрянь другие гости. Скучно люди на Руси веселиться стали, всё больше с оглядкой, со страхом. Те, что попроще, еще не отучились веселью хоть на час предаться, а те, которые поважнее, так себя к осторожности приучили, что не то, что веселиться, жену поцеловать без испуга не могут. Посмотришь — человек в чинах, важности хоть отбавляй, а в глазах у него скользкое гнездится, словно он всё время ждет удара или же сам удар ближнему уготовил. Казалось бы, чиновные в советском обществе должны дружными хоть промеж себя быть, открытыми, а получается совсем даже наоборот: человек запирается и открыться уже боится. Если бы не выручала Галина, гостья нежданная и непрошенная, то и вовсе скучно было бы на Марковом вечере. Пили, конечно. Много и бестолково пили. Тосты произносили. Но за ними равнодушие стояло, и, в общем, никто ни в ком заинтересован не был.

Марку не по себе стало от всего этого холодного и ненужного гама. Почтальон принес телеграмму — от матери и Ивана поздравление. Марк стоял в прихожей с телеграммой в руке и думал о Корнее и Семене. От сестры письмо пришло, а от них — ничего. Было бы обидно, забудь они в этот день весть о себе подать. Хотел было он вернуться к гостям, но тут в дверь грохнули кулаками и в тот же миг звонок захлебнулся, кем-то снаружи нажатый. Открыл он дверь, а за нею Корней и Семен — радость нежданная, но очень Марку желанная. Обнялись, расцеловались, вошли.

«Какой ты отчаянно красивый, Корней. Ну, просто не Корней, а картина!» — сказал Марк, любуясь братом.

Тогда еще генеральские звания введены не были, но люди с ромбами уже генералами себя почитали, да и были ими, и вовсе не протестовали, когда их генералами называли.

Корней радостно смеялся. На нем дорогая драповая шинель, красивая серая папаха. Он сбросил на руки Марка шинель и остался в коричневом кителе со множеством блестящих пуговиц, затмевающих блеск трех орденов на его груди — на широченной груди, указывая на которую Корней любил говорить, что на ней есть еще много места для орденов.

Корней был очень доволен впечатлением, какое он произвел на Марка; любил блистать бывший красногвардеец, любил красоваться, нечего греха таить.

«Смотри, Марк», — смеясь сказал Корней, — «понравлюсь, и вернешься в армию».

«Нет, Корней, не вернусь», — сказал Марк, помогая Семену снять его пальто. — «До генеральского чина долго служить, а быть в подчинении у генералов не хочется».

Семен ничем не был похож на Корнея. Марк видел его несколькими месяцами раньше, и уже тогда в его сердце появилась тревога за брата. Рядом с блестящим Корнеем, Семен выглядел замученным, жалким. Но не бедная одежда брата вызывала в Марке тревогу, а взгляд его, в котором непонятное читалось, словно человек находится в постоянном и мучительном напряжении. Семен теперь был совсем седой, очень худой, и пустой рукав пиджака подчеркивал и бедность его одеяния, и физическую немощность.

«Я так рад, так рад, что оба вы здесь», — сказал Марк. — «Это такой большой подарок, что вы не можете себе представить».

«Рад?» — спросил Корней. — «Я это знал. Знал, что ты будешь рад и торопился поспеть во-время. По дороге заехал за Семеном и покатили вдвоем. Доезжаем до Ростова и вижу — опаздываем. К счастью, там командиром авиационной бригады мой старый фронтовой побратим. Завернули к нему, и он нас на самолете в Москву приволок. Под видом ценного груза».

Корней говорил обычным для него шутливым тоном: «К тому же думалось, что Марк может своих старших братьев без рюмки водки оставить, вот и торопились».

«Ну, водка тут постороннее дело», — тихо сказал Семен, причесывая седые волосы перед зеркалом. — «Торопился Корней, чтобы себя в новом мундире показать. Любит он, чтоб его хвалили. К каждой командировке в Москву новый комплект обмундирования заказывает».

«Я рад за тебя, Корней, очень рад, прямо горжусь тобой», — сказал Марк. — «Ты Семена не слушай. Это молодость в тебе играет».

Семен хмыкнул, а Корней опять облапил Марка и сказал весело, так что в каждом слове смех переливался.

«Только ты, Марк, понимаешь меня. Не зря, знать, ты учился, понимать людей можешь. А Семен, сам знаешь, необразованный невежда. Конечно, молодость во мне бродит, оттого и красоваться люблю. Сяду на коня и думаю, „а как, мол, ты, Корней Суров, комкор и кавалер трех орденов, со стороны выглядишь?“ И что ж ты думаешь? Вижу себя как бы со стороны и любуюсь. Ловко сидит на коне шельмец-генерал. Мундир на нем на все сто, конь, что огонь. Даже глаза свои со стороны вижу — серые, сердитые, как и положено быть генеральским. Глаза сердитые, а самому петь хочется, кричать. Ведь жизнь одна, и прожить ее надо чертом, чтоб без тоски, без вопросов ненужных. А Семен этого не понимает, всё ждет, что Корней перестанет смеяться, погуливать, попивать, да весело жизнь раскручивать. Но ты, Марк, понимаешь и не осудишь».

«Нет, не осужу. Напротив, рад, что у меня такой брат. По тебе вижу — всем ты доволен».

«Еще бы. Дышу во всю силу легких. Думать мне не требуется, у меня начальник штаба к этому приставлен, он за меня думает. А если его нет поблизости, тогда я поручаю коню думать, у него голова больше моей».

Марк засмеялся, хоть и не в первый раз слышал эти слова, а Корней продолжал:

«Я даже газет теперь не читаю. Адъютант, помимо его прочих дел, газеты обязан читать и мне докладывать. И такая холера, этот адъютант, во всех политических вопросах собаку съел. Как на ладони всё преподнесет. Командир из него никудышный, а по политическим вопросам — Чемберлен, да и только. Думаю его двигать по политической линии, пусть людям мозги за… загаживает… Прости, не то слово подвернулось, да я его не сказал. Но ты, Марк, понимаешь, о чем я говорю. Одним словом, живу не тужу, так и до старости дожить думаю».

«Уже не долго ждать», — сказал Семен.

Корнею пятьдесят стукнуло, для такого жизнелюба возраст не слишком уж обременительный.

«До старости тебе еще далеко, Корней», — сказал Марк.

«Не так уж и далеко!» — скромно сказал Корней, и его глаза приняли настороженное выражение. — «Через двадцать лет шестьдесят стукнет, и пожалуйте в отставку».

Семен с ласковой насмешливостью спросил: «Шестьдесят? Через двадцать лет? А сколько же тебе сейчас, дорогой Корней?»

«Шестьдесят минус двадцать по арифметическому задачнику будет сорок». Корней смотрел на братьев вызывающе.

«Корней, постыдись!» — вскрикнул Семен. — «Ведь ты просто наглый врун. Год назад я посылал телеграмму и поздравлял тебя с сорокадевятилетием. Неужели ты за этот год помолодел на целых девять лет?»

«Не будь такой придирой, Семен», — смеялся Корней. — «Ведь я тебя не просил поздравлять меня с таким неправдоподобным возрастом. Вот и Марк скажет, что ты ошибаешься. Правда ведь, Марк?».