Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Это кричал Иголин, молодой майор-штабист, которого в кладовой недолюбливали и побаивались. Другие голоса кляли его, кажется, была драка, но Марк опять впал в беспамятство. Еще он помнил, как его готовили к отправке в карантин. Киселев застегнул на нем шинель, потом снял с себя теплый шарф и шею ему обернул. На одной ноге у Марка был сапог, на больной — большая глубокая калоша, что ему еще в госпитале дали.

А дальше Марк мало что соображал, однако же понимал, что их везут — его, лысого и еще двоих.

Лесную тишину колыхнул моторный стук, возникший совсем неожиданно. На поляне, невдалеке от заснеженной дороги, шевельнулся бурый комок. Худой, некрасивый медведь поднялся с земли, недовольно заурчал. Возле него, из-под снежной пороши, явственно проступали очертания человеческого тела. Человек лежал лицом вниз, выставив наружу присыпанную снегом спину. Дальше на полянке другие сугробы, один на другой похожие. Снежный покров был тонок и сквозь него узнавались человечьи тела — по мерзлым, застывшим линиям узнавались, по серым шинелям, по лицам, глядящим из-под снежного покрова в небо, или по круглым затылкам, если лица в землю погружены.

На том месте, где лежал медведь, желтая подталина образовалась — сколько там в медвежьем теле тепла осталось, а все-таки снег оно подтопило. Вставши, медведь черным носом шевелил, по-своему к миру прислушивался.

Тут могут сказать — знаем! Слышали и читали! В военных рассказах медведи встречаются, но не к чему их делать героями войны. Это правда, встречаются, но то другие медведи, может быть на нашего вовсе не похожие. Наш, что на лапы поднялся, прислушиваясь, был шатуном — не героем, а жертвой войны. Ему лежать бы в берлоге, лапу во сне сосать, но война помешала нагулять осеннего жира, а без такого нагула медведь ни за что в берлогу не заляжет. Вот и пошел бродить злой и голодный шатун, с которым не дай Бог встретиться.

Надрывное моторное гудение приближалось, до медведя стал доходить едкий, противный запах бензина, и он с поляны отодвинулся под деревья.

Тяжелый грузовик, выкрашенный в серое, свернул с дороги. Надрывно рыча, он пробирался по целине к полянке. Доехал до нее, остановился. Из кабинки вышли трое людей в зеленых шинелях. Они поднялись под брезентовый верх и выбросили на снег четыре человеческих тела. Потом уехали. Двое новых лежали неподвижно в той же позе, в какой упали на землю, но два других стонали, шевелились. Вот один приподнял голову. Марк. Он увидел — вокруг припорошенные снегом человеческие тела. В его мозгу, в котором сознание тонуло в каком-то чудовищном нагромождении бреда, но все-таки совсем не исчезало, возникла мысль, бросившая его на спину:

«Карантин».

Мысль была такой страшной, что он закрыл глаза. Не бред ли? Но нет, не бред. Когда он снова поглядел, кругом то же самое — поляна, трупы, присыпанные снегом, рядом двое неизвестных мертвых и живой лысый, мечущийся в бреду.

Звук мотора растаял где-то очень далеко. Лысый тяжело-тяжело вздыхал. Марк провел ладонью по его лицу. Мокрое от пота, горячее. Рот широко открыт, губы стараются что-то произнести. Марк набрал в руку снега и всыпал лысому в широко раскрытый рот.

Медведь залег в кустах, живого мяса ждал. Когда из воздуха улетучился запах бензинной гари, он поднялся и двинулся к поляне. Остановился. Уставился на то место, где лежали люди, еще не запорошенные снегом.

Медленно, с трудом отдирая себя от земли, Марк сел. Деревья, снег, небо — всё перед ним качалось, и вместе со всем качалось что-то коричневое, отскочившее от него с тихим урчанием. Лохматый медведь. Не отрывая глаз от коричневого пятна, еще не веря, что перед ним страшный зверь, а не призрак, Марк снова нащупал лицо лысого, но тут же отдернул руку. Ладонью почувствовал, что лысый мертв. Мысль, что это и его конец, дала ему силу подняться на ноги и шагнуть к зверю. Медведь отвел гнойники-глаза и трусливо заковылял в сторону. Из него падали капли жидкого помета, они клеили лохматую шерсть на отвислом заду.

Марк пошел через поляну. Шатун обнюхал трех новичков, тоскливо заурчал и двинулся вслед за ним.

Узкая лесная дорога. Боль в ноге, втиснутой в калошу, стала режущей. Твердый ледяной наст каждой неровностью больно ударял в ногу. Но Марк шел. Слышал за собой хриплое дыхание зверя. Медведь ковылял вслед, присосавшись гнойными глазами к Марковой спине. День переходил в вечер. На лес пали фиолетовые тени. В голове Марка стоны, шум; перед глазами вспыхивали и гасли зарницы. Только бы не упасть. Если упадет — конец. Уже ночь или это ему только кажется? Почему так фиолетово кругом? Фиолетовые деревья уходят в небо. А зарницы — на небе они, или вспыхивают в деревьях? Кругом мрак. Если зарницы погаснут, он утонет в нем. Где был такой же? Да, на Амуре. Там была Колибри. Мрак всасывает его, как насос. Обороняясь от него, Марк с силой ставил больную ногу на ледяной наст — боль проясняла сознание.

Мозг Марка жил в сознательном лишь каким-то своим краешком, и этот мозговой краешек вел его. Почему зарницы то загораются, то тухнут? Ему было жарко, и он расстегнул шинель. Тело просилось к земле, но спасительный краешек сознания заставлял идти. Он раскрывал потрескавшийся рот. Можно было бы взять снега и набить им рот, но, нагнувшись, сможет ли он выпрямиться? Зарницы резали глаза, потом потухали. Лобастые фиолетовые деревья, нахлобучившие шапки фиолетового снега, упирались в самое небо.

Марк был в фантастическом мире, но целиком погрузиться в него он еще не мог. Почувствовал, что сил больше нет. Ноги предательски дрожали. Еще немного, и он свалится. Тогда — конец. Впереди небольшой сарай, в таких хранят сено. Марк уже не мог до него дойти. Он опустился на колени, пополз, помогая себе руками. Ладони обдирались о замерзшие дорожные кочки. Брюки лопнули, и посиневшие колени покрылись кровью.

Досчатая дверь сарая впустила его. Фиолетовый мир остался по ту сторону, где и медведь. В темноте Марк упал, ударился лицом о деревянную колоду. Боли не было, он, словно, потерял чувствительность. Из-за двери недовольное урчание зверя. Почти теряя сознание, Марк привалил дверь колодой. Из-под ногтей выступила кровь, но опять боли не было. В сарае куча сена, нарубленные дрова. Марк ткнулся головой в сено, затих. Мерзли колени, а самому было жарко. У него еще хватило сил и сознания, чтобы зарыться в сено. Здоровый кусочек в его мозгу сдался, отступил. Марка захватила игра чудовищных видений. Он бредил, кричал. Шатун, улегшийся у самой стены сарая, поднимал лобастую голову и слушал.

Бред возвращал Марка в лагерь. Толпа пленных. В центре трое. Людоеды. Они ночью дорезали товарища. Один — высокий, чернобородый, страшный — оскалив желтые зубы, выплевывает слова: