Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

В кладовой ждали обхода. Полковник Киселев стоял у печки. Рядом с ним стал Марк. Все другие сгрудились за ними. Жестом руки, затянутой в перчатку, комендант подозвал к себе молодого офицера из своей свиты и что-то сказал ему.

«Герр оберст спрашивает», — проговорил переводчик, — «желают ли господа штаб-офицеры что-нибудь заявить?»

Переводчик очень старательно выговаривал русские слова, но было заметно, что у него их не слишком много.

«Да, мы желаем заявить господину коменданту и германским властям», — заговорил было Марк, но взмахом руки комендант остановил его. На морщинистом лице старика было написано негодование.

«Герр оберст не желает слушать майора Сурова», — сказал переводчик. «Должен говорить старший по чину. Так принято в германской армии».

Марк хотел сказать, что никто из них не принадлежит к германской армии, но вперед уже выступил Киселев.

«Мы хотели», — сказал он, — «обратить ваше внимание на то, что пленные опухают от голода и умирают. Если питание не будет улучшено, все погибнут. Нам известны международные правила о содержании пленных, и мы просим привести наше положение в соответствие с ними».

Выслушав переводчика, комендант оживился. На его морщинистом лице появилось что-то похожее на улыбку.

«Вы говорите о вашем положении?» — спросил он, мурлыкая. — «Имеете ли вы в виду именно ваше, штаб-офицеров, положение?»

«Нет», — ответил Киселев. — «Мы имеем в виду положение всех пленных».

«Следовательно, всех офицеров, а не только штаб-офицеров?»

«Нет, всех пленных», — упрямо повторил Киселев. — «Солдат, офицеров, штаб-офицеров».

«И вы настаиваете на соблюдении международной конвенции», — мурлыкал комендант, а переводчик повторял за ним это нежное мурлыканье.

«Да!» — сказал Киселев.

Комендант вынул из кармана шинели немецкую газету и развернул ее. Медленно достал очки и водрузил их на нос. Мягким, кошачьим движением он подошел ближе к пленным.

«Я вам прочитаю», — сказал он, — «маленькое сообщение международного Красного Креста. Сообщение перепечатывается из швейцарских газет, вполне заслуживает доверия. Я нес его вам, и рад, что оно отвечает на ваше заявление. Послушайте…»

В кладовой было темно. Спутники коменданта светили на газету своими фонариками. Смакуя каждое слово, комендант читал, переводчик переводил. В сообщении говорилось, что Швейцария предложила советскому правительству подписать международную конвенцию о пленных, что позволит Красному Кресту взять на себя заботу о советских пленных в Германии. Советское правительство через Молотова ответило, что в германском плену нет советских солдат и офицеров. Все попавшие в плен являются изменниками родины, и советское правительство запрещает Красному Кресту заниматься их положением, на том основании запрещает, что все они преступники.

Комендант свернул газету.

«Я надеюсь, что господам штаб-офицерам всё понятно», — сказал он. — «Статут советских пленных устанавливаем мы сами, и вам придется с этим мириться. Что касается питания, то оно выдается в том размере, в каком это сейчас возможно. Уверяю вас, что Германия не будет привозить для вас свое продовольствие. Это правда, что французские, английские, американские пленные получают продовольственные пакеты от Красного Креста. Когда вы попадете в Германию, вы это увидите. Но ваше правительство не желает вам помочь, а за то, что у вас такое правительство, отвечаете вы, а не мы».

Комендант прошелся по кладовой, на ходу смотрел в лица пленных, мурлыкал:

«Согласен с вами, что питание недостаточное, чтобы жить, но другого нет и не предвидится. Но я не хочу, чтобы господа штаб-офицеры имели слишком изнуренный вид, и прикажу выдавать вам двойную порцию лагерного пайка. Только для штаб-офицеров».

«Этого не требуется», — сказал Марк. — «Не утруждайте себя, господин комендант. Мы будем получать то, что получают другие».

«Странное решение», — мурлыкал комендант. — «В вашей армии нет равенства офицеров с солдатами. Вы получали лучший паек, чем ваши солдаты. В германской армии паек всем одинаков, как вы знаете. Почему же теперь вы стоите за немецкое равенство?»

Марк молчал, не знал что ответить.

«Ну, хорошо», — сказал комендант. — «Майор Суров не желает дополнительного пайка. А что думают об этом остальные господа штаб-офицеры? Полковник Киселев?»

«Я думаю, как и майор Суров», — прохрипел Киселев.

«А вы? А вы?»

Комендант поочередно тыкал рукой в пленных. Очередь дошла до грузина. Грузин был взбешен. Он вытянул вперед худую шею, ноздри его длинного носа раздувались, словно у замученного бегом коня:

«Конечно, мы будем получать только то, что получают другие», — крикнул он. — «И знаешь что, поганый гриб, иди ты…»

Тут он обрушил на коменданта поток непечатной словесности.

«Вас хат эр гезагт?», — спросил комендант. — «Что он сказал?»

Сильный акцент грузина помешал переводчику разобрать его слова, к тому же он не был знаком со всеми частями могучего и богатого русского языка, и он доложил, что этот «черный офицер» — грузин был очень темнокож — предлагает употреблять в пищу грибы и, кроме того, напоминает господину коменданту, что и он, господин комендант, имел свою мать.

«О!», — заулыбался комендант. — «Это очень похвально, что вы помните о матери. Что касается грибов, то сейчас, зима, а насколько я знаю, грибы зимой не растут».

Комендант направился к выходу, но что-то вспомнил и остановился.

«Я думаю, что господам штаб-офицерам будет интересно знать, что лагерь вчера посетил герр генерал», — сказал он. — «Герр генерал познакомился с содержанием пленных и нашел всё в надлежащем порядке. Герр генерал славится своим остроумием. Он сделал мне честь, сравнив с гросс-адмиралом Деницем. Вы спросите почему? Я тоже спросил герр генерала, что общего между мною и гросс-адмиралом? Герр генерал дал классический ответ. Он сказал, что общее между мною и герр гросс-адмиралом заключается в том, что герр гросс-адмирал отправил флот союзников под воду, а я держу своих пленных на воде».

Дождавшись, пока переводчик кое-как перевел шутку герр генерала, комендант вдруг округлил глаза, лицо его искривилось, и он захохотал. Вслед засмеялись его спутники, но пленные молчали. Они не понимали, эти грязные русские, насколько остроумен герр генерал.

Комендант ушел, люди опять расползлись по своим полкам. Повисла тишина. Ее прервал лысый.

«Суров, что вы обо всём этом думаете?» — спросил он.

«Я думаю, что он большая сволочь» — ответил Марк со своей полки.

«Кто сволочь — Сталин или комендант?»

«Оба!» — угрюмо проговорил Марк.

День был мучительно долгим.

С утра они ждали раздачи супа, но после полудня, когда суп уже был съеден, ждать было больше нечего. А день тянулся бесконечно, и людям некуда было укрыться от своих собственных мыслей, и некуда укрыться от самих себя. В кладовой на все лады кляли коменданта. Вечер, ночь, а они всё еще сидят у печки, разговаривают, но мысль у всех одна: поесть бы. Лишь поздно ночью затихла кладовая. Печка потухла. Пополз шарить холод. Люди беспокойно ворочались во сне, стонали.