Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Кругом спорили, а Киселев слушал, ждал. Потом сказал:

«Протестовать нужно. Нельзя молчать».

«Все-таки уморят голодом или придумают другую смерть. Протестуй не протестуй, всё равно уморят».

Человек, лежащий на нижней полке подложив ладони под затылок, сказав это, отвернулся к стене давая понять, что его этот разговор больше не интересует. Над ним, на своей полке, зашевелился Марк. Он свесил вниз голову и потрогал за плечо отвернувшегося.

«Может быть ты и прав», — сказал он. — «Но только всё должно быть испробовано».

«Баба пробовала-пробовала, а потом родила», — буркнул тот, с нижней полки.

Марк хотел убедить его:

«Если бы речь шла только о нас с тобой, я и пальцем не пошевелил бы», — сказал он. — «Но в лагере тысячи людей, все они воют от голода, у всех гибель перед глазами. Полковник Киселев верно говорит — мы отвечаем за этих людей».

«Почему отвечаем?» — вскрикнул пленный с нижней полки и резко повернулся лицом к кладовой. «Пусть Сталин за них и за нас отвечает. Сталин и те, что ему пятки и все прочие места лижут».

«Почему мы отвечаем за этих людей?» — сказал Марк. — «Потому, что они шли за нами, а мы их в этот тупик привели».

«Они за нами, мы за вами, вы за дядей» — зло проговорил человек на нижней полке. — «Дал бы нам народ по мордам, мы дали бы вам, а вы дяде передали, оно лучше было бы».

«Всё это правда, но она ничего не меняет», — упрямо сказал Марк. — «От того, что свои нам не дали по морде, наша ответственность не исчезает. Мы все-таки аристократы. Молчим, а ведь про себя знаем, что, может быть за исключением полковника Киселева, мы тут все партийцы. На одного Сталина всё не свернуть, он ведь на нашей с вами глупости, и преступности, и карьеризме, и моя хата с краю к силе пришел, а мы с вами посапывали и дружно аплодировали».

Марк помолчал и потом сказал в сторону Киселева.

«Вы, товарищ полковник, можете рассчитывать на меня».

«Вот и прекрасно» — оживился Киселев. — «Нас двоих вполне достаточно».

«Что значит двоих?» — сердито проговорил Марков оппонент. — «Суров черт знает каких высоких слов наговорил, но и я с вами. Не потому, что он это говорит, а просто потому, что жрать хочется».

Помолчали, потом заговорили о другом.

По лагерю полз слух, что советское правительство обратилось к международному Красному Кресту с просьбой взять на себя заботу о советских пленных. Всем хотелось этому верить, но Марк думал, что это только слух, порожденный голодом. Видел он, как позаботились о пленных, послав на них самолеты с бомбами. Но люди хотят верить и пусть — с верой легче умирать.

«А может быть, у нашего правительства есть еще остатки совести», — сказал Киселев, поглаживая плечо, часто беспокоящее его. — «Может быть, и правда, что обратились к Красному Кресту».

С нижней полки, у самой двери, поднялся высокий лысый человек с некрасивым, но умным, очень сухим лицом.

«Насчет совести вы, товарищи, бросьте», — сказал он. — «У Сталина ее столько, сколько волос на моей голове».

Он выразительно хлопнул себя по лысине. Некоторым обитателям кладовой было известно, что лысый не полковник, как записан в списке, а комиссар большого ранга, но знающие об этом молчали, оберегали его от беды.

«Может быть американцы, англичане?» — сказал кто-то нерешительно.

«И это бросьте», — опять обрезал лысый. — «Не обманывайте себя. Они в Советский Союз пошлют пушки, самолеты, бомбы, снаряды, консервы пошлют, только воюйте, славяне! А гуманность, друзья мои, это в наше время роскошь. Да и почему, собственно, они должны думать о нас? Мы для них отработанный пар из чужой машины».

«Но Рузвельту и Черчилю не вредно о будущем подумать», — сказал Марк. — «Они должны понимать, что та дубинка, которую мы вместе со Сталиным состряпали, когда-то стукнет и по их лбам».

«Дорогой мой Суров», — насмешливо сказал лысый. — «В Одессе вас назвали бы наивняком. Неужели вы думаете, что Черчиль и Рузвельт загадывают так далеко вперед? После них — хоть потоп, им на это наплевать. Сейчас им нужен Сталин, и они дадут ему всё, что он потребует для войны. А Сталин даст взамен кровь русского Ивана — самое дешевое, что только есть на свете. Вот так, вытаскивая друг друга за волосы, они и выкарабкаются из войны».

Подобные разговоры бесконечны, в них ни к чему нельзя придти, но они имеют и свое достоинство — их можно оборвать. Марк замолчал, отдавшись ленивым и тяжелым мыслям. От гибели не уйти. Нога поджила, но все-таки с такой ногой не распрыгаешься. Можно было бы думать о побеге, да что толку? Котов, он теперь в бараке пленных командиров, предлагает пробовать. Вот ведь, не повезло человеку! Тогда, после Змеиного Урочища, Котов прошел через фронт, оставив Марка и маршала Щеглова в лесу и унося записку. Послали его в новую часть, а через короткое время его полк был окружен, и он попал в плен. Горячий парень, норовистый. Хочет бежать, но как тут убежишь? Кругом колючая проволока, вышки с пулеметами. Те, что пытались бежать, висят на проволоке мертвыми. Немцы не разрешают снимать убитых, другим на устрашение оставляют.

В кладовой всё время тлеет спор. Единственное на чем все сходятся — ненависть к Сталину.

«Да если бы я знал всё это, я убил бы его», — кричал майор-грузин. — «Зарезал бы подлеца!»

«Многие хотели убить, да сами убиты, а Сталин жив. Разве ты не читал в газетах, что он бессмертный», — мрачно пошутил лысый.

«Зачем шутишь? Почему шутишь?» — горячился грузин. — «На параде в прошлом году был? Был! На банкете в Кремле после парада был? Был! Сталин пришел? Пришел! Вот тут я и мог его зарезать».

«Что ж ты не зарезал?» — спросил кто-то насмешливо.

«Пожалел земляка? Все-таки он грузин, ты — грузин, вроде как бы племянником ему доводишься», — сказал еще кто-то.

Грузин обиделся.

«Это вы, русские, сделали этого ишака великим», — кричал он. — «Отдайте его Грузии, и он будет сброшен с самой высокой горы или утоплен в Куре. Только отдайте».

«Бери, нам не жалко», — охотно согласился кто-то от печки. — «А убить Сталина ты не мог. Мне говорили, что вы все на этом банкете были пьяными, как сукины дети».

«Да, пьяные», — думал Марк. — «Все словно винным зельем одурманились. Ненавидят, а покорны, как рабы на древних галерах. Сбреет Сталин сотню голов, тысячи униженно гнутся. Убить Сталина? Может быть, и пробовали. Вавилов. Да, Вавилов. Настоящий большевик. Корней о нем весть принес. Пошел в Кремль, чтобы убить Сталина, но Сталин жив, а Вавилова нет. Сталин хитер, коварен. Знает, чего он хочет. В конце концов, нечто подобное уже было — Чингисхан. Тот тоже создавал империю на крови. Когда его похоронили на берегах Курулена, империя начала распадаться. Осталась история».

Мысли Марка были прерваны громкими шагами по деревянному настилу, протянутому через двор к их кладовой. Так в лагере ходили только немцы. Вошел комендант — невысокий, узкоплечий старик в форме полковника. Огромная фуражка придавала ему сходство с грибом. Коменданту сопутствовала многочисленная свита. Это был ежедневный обход. В других помещениях, где появлялся комендант, военнопленные должны встречать его стоя, но для штаб-офицеров, среди которых имелись равные ему по чину, сделано исключение. Войдя в кладовую, комендант предупредительно взял под козырек и, как всегда до этого, сказал, что господа штаб-офицеры могут оставаться на своих местах. Обитателей кладовой, а их было всего шестнадцать человек, он знал по именам.