Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Лазарчук встретил Марка в ельнике. В темноте он пожимал Маркову руку своей потной, дрожащей ладонью.

«Выхода нет», — сказал он. — «Осталось по два снаряда на пушку. Здоровых семьдесят три человека, остальные убиты или ранены. Левашев ранен. Из комсостава уцелели Кожевников и генерал Крутов. Лошадей осталось мало».

Рядом уже стоял Кожевников и другой, в котором Марк узнал генерала Крутова.

«Выход должен быть», — сказал Марк.

«Выхода нет», — очень спокойно откликнулся Крутов.

Марк и сам понимал, что выхода нет, но принять эту мысль ему было непосильно. К утру подойдет немецкая артиллерия, он ее видел на дороге, и тогда для них всё будет кончено. До рассвета часа три-четыре. Мозг Марка был напряжен до крайности. Если с группой людей и с одним или двумя пулеметами ворваться в расположение немецких частей и создать впечатление, что весь отряд вышел из болот и решил прорваться, что в таком случае будут делать немцы? Скорее всего, они в темноте не разберутся, что произошло. Чтобы не допустить прорыва отряда, они стянутся к тому месту, где появится группа. Тогда обнажится узкий коридор через болото в сторону лесов, и по нему отряд может выйти. Или хоть попробовать выйти.

Василий принес обмундирование, и Марк переоделся. Одежда была отсыревшей, мешала движениям.

«Зверь живой», — сказал Василий, вздрагивая голосом от волнения. — «Я его от пуль в яме хороню».

Кругом теперь было много людей, но лиц не рассмотреть. На локтях приполз Левашев. Ранен в обе ноги. Вцепившись в Маркову руку, он приподнялся, стал на колени. «Последний бой примем, Марк», — сказал он, задыхаясь от возбуждения. Марк нагнулся, обнял его и тут же забыл о нем. Заговорил сухо, отрывисто. Сказал, что завтра немцы прикончат отряд, если ждать этого завтра. Сказал, что есть один-единственный шанс. Изложил свою мысль. Назначил командовать отрядом Кожевникова. Приостановился, подумал — почему не Лазарчук? Ответил сам себе — потому не Лазарчук, что он дал загнать отряд в болото. Кожевников надежнее.

«Кто хочет со мной?» — спросил он.

Рядом с Марком стал генерал Крутов. Потом Зыков. Молча подбежал Коровин. Еще и еще. Присоединился и Лазарчук. Марк отделил от группы Колю-радиста и коновода Василия, приказал им оставаться с Кожевниковым. Подумал, что им обоим нет еще и по двадцати лет, но сказал, что они нужнее Кожевникову. Грубо оборвал Колю-радиста, когда тот заговорил, что всё радиооборудование потеряно, и он Кожевникову не нужен.

«Останетесь с лейтенантом Кожевниковым», — сказал Марк, и отвернулся.

Из глубины ельника выкатили пулеметную тачанку, впрягли в нее четверку коней. Василий привел Зверя. Всадники и пулеметная тачанка медленно двинулись от болота. Кожевников стал у пушек. Когда стрелка часов коснулась решенной минуты, он, почему-то шопотом, подал команду и две крошечных пушки зло рявкнули. Они рявкнули еще по одному разу и смолкли: снарядов больше не было.

С Марком было девять человек да двое на пулеметной тачанке. Они держались тесной группой. Как только позади подали голоса пушки, генерал Крутов, взявший на себя роль пулеметчика, открыл дело истерическим пулеметным клекотом. Всадники устремились вперед; немцы подняли навстречу беспорядочную стрельбу, но храпящие кони уже налетали на них, русские были уже здесь, и потом, не дав времени опомниться, исчезли в темноте. Протаранив расположение одной немецкой роты, Марк повернул направо. То тут, то там вспыхивала стрельба, она быстро умолкала. Немцы нервничали. Кони уносили всадников всё глубже в их расположение. Атаковали с тыла еще одну немецкую часть и опять растаяли в темноте. Немцы пришли в движение, кольцо начало стягиваться. Это было то, на что рассчитывал Марк. Когда немцы стянутся вокруг их маленькой группы, Кожевников должен сдвинуться с места. Только не упустил бы он нужного момента. Игра со смертью продолжалась до самого рассвета. Наконец — далеко-далеко вспыхнула оранжевая ракета. Это Кожевников подавал знак, что он уже там, вышел из кольца по кромке болота.

Теперь за Марком было всего четыре всадника. Следом за ними бегала лошадь Зыкова, потерявшая седока. В упряжи пулеметной тачанки оставалось лишь два коня, но пулемет был в порядке, и Крутов слал из него одну очередь за другой — торопился расстрелять патроны. При мутном утреннем свете немцы рассмотрели: совсем маленькая группа всадников заставила их сняться с позиций и теперь мечется в кольце. Марк пытался прорваться назад к болоту, но путь и туда был уже отрезан. Сзади него еще кто-то со стоном упал с коня. Сейчас всё будет кончено. Пули, словно разъяренные комары, пели над ними погребальную песню. Впереди овраг, и слепой инстинкт погнал Марка к нему. Уже на самом краю кинжальный огонь нескольких вражеских пулеметов настиг их. Взвился Зверь, пуля ранила его в шею, вместе с Марком он рухнул в овраг. Следом упала пулеметная тачанка с убитыми на бегу конями. Генерал Крутов полз к Марку. На его губах клубилась розовая пена. Он хотел что-то сказать, но вместо этого ткнулся головой в землю. Мертв. Наверху откоса забегали немцы. «Последний патрон для себя» — эти слова из приказа пришли Марку на ум.

Зверь тяжко, почти как человек, стонал. Он дрожал мелкой дрожью, в глазах, повернутых к Марку — мука. Марк полз к коню, оставляя за собой размазанный кровавый след. Выстрелил ему в ухо. Немцы сбегали вниз. Рядом с Марком оказался Коровин. Он пытался стрелять, но в его автомате больше не было патронов.

Немецкие санитары торопливо, причиняя острую боль, забинтовали Марку ногу. Перелом и пулевое ранение. В овраг спустился немецкий полковник с переводчиком.

«Вас будет судить военно-полевой суд», — сухо сказал; он, внимательно рассматривая Марка.

Потом эти носилки и путь, который вовсе не нужен. Конец предопределен.

Сзади поручни носилок были в руках пожилого ополченца из тех великомучеников, о которых правды не рассказано. Собрали людей пожилых, к ратному делу вовсе непригодных, дали им оружейное старье, а то и вовсе без оружия в бой послали — воюйте! Война для ополченцев короткой была. Тем, которые погибли, даже лучше, для них всё кончилось, а пленным вовсе плохо. Пухли они в лагерях от голода, гибли от тифа, и сколько их не пережило эту беду — никто не хочет посчитать. Тот, что сзади нес носилки, был робкий человек. Страх глядел из-под стекол очков, жил в уголках бледного измученного рта, гнездился в складках худого потного лица. При каждом крике немецкого конвоира он принимался частить ногами, готов был бежать, но впереди носилки нес другой человек — маленький, тощий, похожий на подростка — и как только задний начинал семенить ногами, передний кричал высоким мальчишеским тенором, который только у Коровина мы могли заметить: