Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«Неужели откажетесь?» — спросил он и очень противно трепетал при этом руками.

Учитель ничего не ответил. Липкий подошел к двери комендантской комнаты. Протянул руку, потом отдернул ее, словно обжегшись. Все молча смотрели на него. Так он делал несколько раз пока, пересилив страх, скрылся за дверью.

«Наниматься пошел», — сказал учитель, сняв пенсне и протирая стекла платком.

Через несколько минут сияющий липкий вышел из кабинета коменданта — назначен бургомистром.

Подошла очередь Марка, он вошел. Над головой коменданта Гофмана висел огромный портрет Сталина — его не успели снять. У правой стены каменный бюст того же Сталина, но теперь его приспособили для практических целей. На каменной голове фуражка Гофмана, и от этого вождь стал походить на бравого немецкого унтера.

Что-то привлекло внимание коменданта.

«Милитер?» — коротко спросил он Марка через переводчика.

«Нет. Железнодорожник», — ответил Марк.

Пока он излагал свою просьбу дать ему пропуск, переводчик переводил, а солдат, пристроившийся рядом с комендантским столом, стучал на машинке, комендант рассматривал Марка, а потом сказал:

«Вы, конечно, можете вернуться к себе домой. Но если вы пожелаете остаться здесь, мы дадим вам хорошую работу. И хороший заработок. Могли бы вы, например, организовать фирму по ремонту зданий для германской армии?»

«Нет», — сказал Марк, — «не мог бы».

«Варум?» — удивился комендант. «Почему?», — перевел унтер-офицер.

«Что сказать?» — думал Марк. «Нельзя укрепить коменданта в подозрении, что я военный».

«Я неграмотный, господин комендант», — выпалил Марк первое, что пришло ему в голову.

Оказалось удачно. Комендант обратился к переводчику. С трудом, но все-таки Марк улавливал смысл его слов. Пригодились те немногие уроки немецкого языка, которые он имел в университете. Комендант сказал переводчику, что в этой дикой стране всё возможно. Солдат тем временем стучал на машинке. В руках у Марка оказалась бумажка с печатью, на которой орел хищно цеплялся когтями за свастику. В ней было сказано, что сей железнодорожный рабочий направляется к месту работы и указана железнодорожная станция, ближайшая к Мертвому лесу.

Выйдя из комендатуры, Марк застал на площади толпу горожан, которая теперь занималась совсем другим делом. Здесь стоял бетонный Сталин, хозяин сожженной земли. На постамент взобрались два молодых паренька. Под улюлюканье и крик толпы, они накинули на шею бетонного пугала толстую веревочную петлю. Веревка протянулась метров на пятьдесят. С хохотом и шутками люди тянули за нее. Сталин стоял крепко, лишь слегка покачивался. Был сделан прочно, на столетия. Марк подошел к толпе. Ему показалось, что бетонный Сталин оскалил на людей зубы. От толпы отделилась крошечная девочка, она подбежала к Марку, дернула его за полу плаща:

«Дяденька, подмоги», — пропищала она.

Марк инстинктивно подался назад, но девочка держалась за полу плаща. В ее больших глазах было требование. Худые озябшие плечи. Жалкая косичка, перевязанная желтым бантом. И вдруг Марку показалось, что это та самая девочка, что лежала среди мертвых железнодорожников. Во всем мире одна она могла ему приказать. Он втиснулся между людьми, потянул за веревку. Чувствовал неудобство, но тянул. Совсем уже забыть о том, кто он, Марк не мог, но тянул, покоряясь требованию девочки, радостно глядящей на него. Для успеха предпринятого дела по ниспровержению каменного идола, может быть, и не хватало всего лишь силы еще одного человека, и этим человеком стал Марк.

«Раз-два — взяли! Раз-два — взяли!»

Качнувшись раз-другой, каменное чудище повалилось, ломаясь на несколько больших частей.

«Так умирают языческие боги».

Это сказал учитель, которого Марк встретил в комендатуре. Теперь он стоял рядом и очень пристально, и очень дружелюбно смотрел на Марка, словно видел в нем что-то такое, чего Марк не мог и не хотел показать. Кивнув ему головой, Марк ушел. Перед ним был длинный путь.

Бывает такое, о чем рассказывать — горем изойдешь, а промолчать — вовсе немыслимо. Представьте себе… впрочем, не видевши, не переживши, как представишь? Древний многоцерковный русский городок с мелкими домишками, булыжными улицами, водоразборными колонками, пустырями и всем прочим-другим, что свойственно тихой и глубокой русской провинции, а за городком невысокие покатые холмы и меж ними тогда было такое, о чем лучше было бы забыть, да забудешь ли? Согнали сюда немцы несчитанные тысячи советских пленных, протянули по склонам холмов колючую проволоку, расставили пулеметы, и гиблое это место назвали пересыльным лагерем для пленных.

Однажды через этот погибельный лагерь двое пленных несли на носилках третьего. Они устали, но конвоир, идущий следом, не давал им отдыха и подгонял, свирепо выкрикивая непонятные немецкие ругательства. На носилках был Марк. Он упирался локтями в деревянные борта, держал голову приподнятой, словно ему обязательно нужно было видеть, где пролегает последний отрезок его земного пути. Всего дней двадцать прошло с тех пор, как он пожал шершавую руку маршала Щеглова, вручая его своим, а изменился он так, словно не дни, а тяжкие годы пролегли от той минуты к этим носилкам. Худая коричневая шея теперь с трудом держала его большую кудлатую голову. Черты лица обострились, глаза запали и лихорадочно блестели, сквозь загар проступила бледность, каждую конопушку наружу выгнала, а рот спекся — мертвым и неподвижным стал рот.

Путь к этим носилкам и к беде окончательной, всезавершающей, был скорым и неотвратимым для Марка. Бумажка с немецкой печатью помогла ему тогда без особых задержек и приключений добраться до железнодорожного поселка, который был в ней указан, но когда он туда пришел, люди сказали ему, что в сторону Мертвого леса двинулись немецкие войска.

«Страшная сила пошла», — рассказывал Марку железнодорожник. — «Слышно, что смертников обнаружили и искоренять будут».

Тревога гнала Марка через леса, балки, в обход сел; гнала по бездорожью, по неверным болотным тропам, и когда ему, на пути, открывалась вдалеке ленточка дороги, он видел на ней немецкие войска, видел пушки, группы мотоциклистов, сизозеленые коробки немецких автомобилей. Под вечер стала слышна далекая ружейная и пулеметная стрельба, Марк прислушался к ней и изменил направление. Стрельба сказала ему, что тринадцатого отряда в обжитой приозерной балке уже нет, и еще она сказала ему такое, от чего всё в нем захолонуло. В темноте Марк проскользнул мимо немецких дозоров в Мервый лес и пошел не в сторону озера, а в сторону болота, охватившего лес с севера. Шел, а сам надеялся, что он ошибается и его отряд не там, не в этом гибельном месте, из которого нет выхода. В полночь он был совсем близко от болотной кромки. На ходу он время от времени тихим кукованием подавал о себе весть. Ответа не было, и это рождало в нем надежду ошибиться, не найти здесь своих. Но надежда вспорхнула и улетела, когда в ответ на его кукование издалека пришел резкий птичий голос. Марк пошел на него, и вскоре перед ним выросла громоздкая человеческая тень. Это был Зыков.