Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Когда совсем рассвело, движение войск прекратилось. По улице пробегали автомобили, группами проходили солдаты. Немецкие части стали в городке на постой. На улице начали показываться жители. Солдаты в сапогах ставропольского покроя, как определил их Марк — с широкими голенищами и грубыми головками — стучали в окна домов. Один солдат постучал и к Марку. Он открыл окно.

«Мамка, млеко, яйки», — сказал маленький солдат с рыжыми волосами и веснущатым лицом. Марку стало совсем весело.

«Какая я тебе мамка?» — сказал он. — «Твоя мамка в Германии тебя ждет, а ты тут побираешься».

Солдат ничего не понял, но засмеялся.

«Карашо», — сказал он. На этом, как было видно, весь запас русских слов у него кончился. — «Нихт млеко? Нихт яйки?» — спросил он, и опять чему-то засмеялся.

«Нихт млеко, нихт яйки», — подтвердил Марк.

Солдат отошел, оставив Марка в веселом раздумье. Такой же человек, как и все, да к тому же еще и конопатый.

Умывшись, Марк опять подошел к окну. Дом стоял на углу, дальше улица вливалась в площадь. Ему была видна церковь с вывеской над входом: «Склад Заготзерно». У церкви собирались горожане. Сначала подходили престарелые люди, а потом начали появляться и молодые. Церковь открыли, и над городом пошел спокойный гул колокола. На его зов к церкви двинулось много людей. В школьном дворе немцы разжигали полевую кухню. В дом, в котором был Марк, пришли хозяева — ночью они где-то прятались. Марк объяснил им, что он вошел в их дом, чтобы не встретиться с немецкими частями, когда те входили в город. Заметив недоверчивый взгляд хозяина, он ушел из дома и смешался с толпой у церкви. Здесь готовилось подношение немцам хлеба-соли, дело страшное, а если вдуматься, то и понятное. Стоял старик в гимнастерке военного покроя. Его седые и редкие волосы были аккуратно расчесаны на пробор. Он держал блюдо с хлебом и солонкой соли; с блюда свешивался вышитый рушник. Хлопотал маленький человечек с мокрой прядью волос на лбу. Этот старался придать толпе организованный вид, всё время покрикивал:

«Стройтесь, граждане, немцы порядок любят».

«Вот ведь, стерва, опять он же нас строит».

Это сказал широкоплечий человек средних лет, стоявший рядом с Марком, по виду рабочий.

«Вы откуда будете?» — спросил он Марка. — «Вроде не наш».

«Из-под Минска».

«Далеконько. Семейный?»

«Да, к семье пробираюсь».

«Так я вот и говорю», — заговорил рабочий. — «Тот вот сморчок у нас на сапожной фабрике отчаянным активистом был, партийный кандидат, просто житья не давал, гад. А теперь опять нас строит в ряды».

Маленький человечек подошел и к ним. Сказал гнусаво, словно и голос у него был потный.

«Граждане, стройтесь, немцы порядок любят».

Остановился военный автомобиль на гусеницах. Рядом с шофером сидел офицер с плетеными погонами. Полковник. Позади другие офицеры. Липкий активист выхватил у старика блюдо и, вихляя поясницей, подбежал к автомобилю. Он пытался говорить по-немецки, но лейтенант, сидевший за спиной полковника, оборвал его:

«Говорите по-русски, я переведу».

По-русски липкому было трудно выразить его чувства, и он молча и униженно кланялся. Полковник что-то сказал переводчику.

«Господин оберст благодарит за приветствие. Очень хороший славянский обычай», — сказал переводчик.

Старик в военной гимнастерке подошел ближе.

«Господин офицер, мы просим, чтоб грабежей не было», — сказал он.

Когда переводчик передал ему слова старика, полковник рассмеялся. Он что-то сказал, переводчик сначала хихикнул и только потом перевел:

«Господин оберст говорит, что вы так ограблены вашим правительством, что больше ограбить вас уже никто не может».

Подъехал на мотоцикле пожилой офицер с погонами капитана. Полковник что-то приказывал ему.

«Хауптман Гофман будет ортс-комендантом в вашем городе», — сказал переводчик. — «С ним вы можете обсудить все вопросы. Господин оберст еще раз благодарит за приятную встречу, которую он не забудет».

Лязгая гусеницами, машина ушла. Откуда-то появился унтер-офицер с лошадиной физиономией, переводчик коменданта.

«Мы церкву хотим, церкву хотим», — крикнула женщина в темном платке.

Гофман никак не мог понять, о какой церкви говорят эти люди, ведь они имеют церковь. Ему объяснили, что много лет назад церковь была закрыта.

«Но вы можете открыть ее», — сказал он.

«В ней склад. Зерно», — старались втолковать ему люди.

«Прикажите хозяину забрать зерно. Это нехорошо, превращать церковь в склад. Кто хозяин, я ему прикажу?»

Люди смеялись. Комендант долго не понимал, что зерно не имеет хозяина, но поняв это, немедленно принял деловитое решение:

«Если город согласен взять на хранение это зерно до тех пор, пока германская армия потребует его, я готов передать его вам», — сказал он. — «Можете хранить его где хотите. Раз зерно принадлежит государству, то по праву войны оно переходит в распоряжение немецкой армии».

Люди, пришедшие из церкви, сообщили, что зерна в ней самая малость — сотни две-три пудов. Гофман аккуратно записал цифру и еще раз повторил, что город отвечает за сохранность этого зерна.

На окраине шло разграбление военного склада, брошенного советской армией. Комендант Гофман вероятно еще не знал об этом. Люди словно обезумели. Годами они не имели вдоволь сахара, муки, не видели рыбы, а тут — целое богатство в брошенном складе. По городу неслись подводы, спешили женщины с тележками, у всех в глазах жадность, боязнь опоздать. Люди прорывались в склад, набрасывались на мешки, тюки, бочки и ящики с продовольствием. У входа бесновалась толпа. За всем этим наблюдали немецкие солдаты. Один из них вошел в толпу. Выпучив глаза, он кричал на людей, толкал их в спины.

«Фрауэн унд киндер цуэрст».

Каким-то неведомым путем его начали понимать. Люди стали в очередь, женщины и дети впереди. Разграбление приобрело по-немецки организованный порядок.

Марк решил, что самое простое для него — вернуться к отряду по большим дорогам, а не через леса и болота, как шли они с Щегловым. Лучше всего для этого получить пропуск от немецкого коменданта. Порядка было еще так мало, что он ничем не рисковал, делая свою попытку. Комендатура уже разместилась в здании горкома партии. В коридоре сидело с десяток русских. Комендант занимался распределением служебных постов в городе и вызвал в связи с этим учителей, врачей. Здесь Марк опять повстречал липкого активиста. Он шнырял по коридору, был крайне возбужден. Марк стал в очередь. У стены на стуле сидел пожилой человек в старомодном пенсне. Как Марк понял из идущих тут разговоров, это был учитель школы-десятилетки. Комендант предложил ему пост бургомистра, но он не решался принять его. К нему подошел липкий человечек, выстраивавший людей у церкви.