Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Когда посетитель ушел, Володя вручил Кулешову письмо Дробнина. Марк невольно улыбнулся. Кулешов достал из широкого кармана штанов коробочку, из нее очки в стальной тонкой оправе и начал читать. При этом шевелил губами, хмыкал, и читал очень долго, хотя письмо не было длинным. Точно так когда-то старый Тимофей читал письма от сыновей. Дочитав, он опять вложил очки в коробочку, сунул ее в карман; проделывая всё это, он глядел на Марка, но обратился к нему не раньше, чем покончил с очками.

«Ты у нас на ночь остановись», — сказал он. — «На ты тебя называю, но ты не обижайся, вроде в сыновья мне годишься. Переночуешь, а там дальше двинешься. Царство Непроходимого тебе нужно перейти, лучше ночью по нему не бродить».

«Кто такой Непроходимый, какое царство?» — спросил Марк, не поняв Кулешова.

«Да есть тут такой… опасный человек. Володя тебе может о нем рассказать, у них старые счеты. Ночевать можете у меня, хата моя пустая, место есть, а что касается пропитания, так я вас сейчас в столовую поведу».

По дороге прих вати ли Коровина. Конь уже бы ло поставлен в конюшню.

В столовой было шумно, влажно, парно, накурено. Тут городская управа кормила свой работающий состав — врачей, учителей, служащих. Ели суп из пшенной каши, в котором плавали кусочки легкого.

«Предполагается, что если есть легкие, то должно быть и мясо», — сказал Кулешов. — «А у нас так не получается. Немцы мясо забирают, с бойни нам только потроха достаются. Ими и кормимся».

Дали еще пшенную кашу, заправленную прогорклым маслом. Кулешов ел аккуратно, как-то умудрялся пронести суп и кашу, не измазав своей могучей бороды.

Когда вышли из столовой на улицу, маленький юркий человек с бегающими глазами столкнулся лицом к лицу с Кулешовым. Он сделал руками широкий и радостный жест, словно хотел заключить старика в объятия. Марку показалось, что он нарочно тут был, поджидал их.

«Господин бургомистр, ваше высокоблагородие», — не то в шутку, не то всерьез вскричал он. — «Позвольте приветствовать вас обедом в моем заведении». Он указывал рукой на другую сторону улицы, где над длинным одноэтажным зданием висела новенькая вывеска: «Ресторан-харчевня». Володя, прочитав вывеску, засмеялся, юркий сразу понял причину его смеха.

«Сочетание смешное?» — спросил он. — «Верно, вроде смешное. Не от меня, а от немцев. В комендатуре есть один унтер-офицер из баварцев, так он в каждое выдаваемое разрешение обязательно влепит русское слово. В моем разрешении сказано, что я могу открыть ресторан-харчевню, вот и вывеска. Хорошо еще, что он не знает украинского слова едальня, а то пришлось бы назвать ресторан-едальня».

Человечек трещал без умолку, а Кулешов очень сердито оглаживал бороду и глядел в сторону. Дождался, пока он кончил, и сказал:

«Ты, мабуть, сукиным сыном навсегда останешься. Подкупил нашего финансового инспектора, налог не хочешь платить. Инспектора мы прогнали, а теперь за тебя возьмемся. Ишь, какой капиталист сыскался!»

Юркий вовсе не обиделся на слова Кулешова, он тоненько хохотнул, прежде чем ответить.

«Я, ваше высокоблагородие, под защитой немецких властей нахожусь», — развязно сказал он. — «Теперь частное предпринимательство будет поощряться, а вы хотите меня налогами давить. Нет, знаете ли, господин бургомистр, ваше время прошло, это вам не под советской властью».

«Ну и зараза», — с откровенной ненавистью сказал Кулешов. — «При советской власти городским торготделом заведывал, в партии состоял, а теперь свой торготдел хочет открыть, да еще не смей его тронуть, он, видите ли, ц… из себя перед немцами разыгрывает. Обиженный советской властью сукин сын».

Коровин от такого разговора, стоя позади Марка, всхлипывал от смеха, но юркому человечку всё было нипочем. Он смеялся, трогал Кулешова за рукав, подмигивал Марку, Володе, Коровину.

«Его благородие, господин бургомистр, всегда на меня всякий поклеп возводит», — сказал он весело. — «В партии состоял, торготдел — какое всё это имеет значение? Я — сознательный антикоммунист, партию изнутри подрывал». Тут он вовсе развеселился, хотел даже хлопнуть Кулешова по плечу, но тот отодвинулся. «А к тому же, ваше благородие, разве вы не знаете, что в нацистской партии с Гитлером много немецких коммунистов состоит?», — спросил он. — «Бывших, конечно. Я подумываю, не организовать ли русскую фашистскую партию. Вас вождем выберем, борода у вас на все сто десять».

Марку казалось, что Кулешов вот-вот ударит юркого, но тот заговорил о другом:

«Серьезно говоря», — сказал он, — «селянка у меня сегодня знаменитейшая. По прейскуранту называется сборной. Зайдемте, не будете жалеть».

«Ты за нее штаны с людей снимаешь», — сказал Кулешов. — «Я твою селянку не люблю, борща хочу».

«Можно и борщ сообразить», — согласился маленький.

«Зайду к тебе, когда ты налог городской управе заплатишь», — сказал Кулешов. — «Имей же совесть».

«Жаль», — сказал юркий. — «Значит, никогда вам не зайти, налог-то я определенно не буду платить».

Кулешов повернулся и молча зашагал вдоль улицы. Оставив юркого на месте, они пошли следом. Отойдя шагов тридцать, Кулешов вдруг шумно, с каким-то хрипом выдохнул воздух и сказал Марку:

«Растревожил, подлец! Я селянку в молодости ел, а потом по тюрьмам да лагерям только рассказы о ней слушал и сам рассказывал. Я в уме могу сто сортов селянки приготовить, один другого лучше. Растревожил, подлец».

«Вы в тюрьме были?» — спросил Марк, не зная, что сказать.

«Я много чего пережил», — угрюмо проговорил Кулешов. — «Из кулаков я, а кулак тварь зловредная, он ни от чего не гибнет, и даже Сталин его не мог извести».

Заночевали они у Кулешова — места в его хате на много людей могло хватить, так как это была не хата, а кинотеатр. Зал с экраном сгорел, а фойе уцелело, в нем-то и поселился Кулешов. Он спал в тесном закутке без окна, в котором раньше буфет хранил свои запасы, а им всё остальное пространство предоставил. Коровин и Володя раздобыли соломы. Кулешов из своего закутка вынес охапку гардин, снятых с окон, они послужили им и простынями и одеялами.

«На заимке у пасечника было лучше», — сказал Коровин, укладываясь спать между Марком и Володей. — «Воздух там такой был, что закачаешься, а тут мышами и пылью воняет».

Под утро Марк проснулся от колесного скрипа. За окном было совсем темно, и темнота раздиралась этим скрипом словно через город, по всем его улицам, двигался нескончаемый армейский конный обоз. Он встал, подошел к окну, но за окном было темно, и скрип раздавался не рядом, а плыл где-то по соседним улицам. Как ни тихо поднялся Марк, а Кулешов в своем дальнем углу услышал и подал ему голос. Марк наощупь двинулся в его сторону, кое-как дошел, нащупал табуретку и сел.