Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Марк засмеялся, сказал:

«Ничего, старик, нам в дураках не впервой быть. За удовольствие сказать этому гусю, что войну немцы не выиграют, можно и большим поступиться».

Дробнин что-то вспомнил, отошел от окна.

«Тут из Ручейково татарина привели, тебя ищет».

Недоумевая, что это за татарин и почему он его ищет, Марк пошел во двор. Там была конюшня и при ней теплая будка для кучера. В ней на голых досках, положенных на деревянные козлы, спал человек. Марк разбудил его, он поднялся. Маленький, кривоногий. Шарообразная, чисто побритая голова. Пухлые щеки. Косо разрезанные щелки, а за ними блеск очень живых, подвижных глаз. Марк назвал себя. Человечек взмахнул руками, словно отгораживался от слов Марка. Несколько странно выговаривая слова, сказал:

«Я сразу узнал. Марк ты Суров. Я сразу узнал».

Марк этого человека никогда не видел. Татарин схватил его руку, крепко пожал. Он всё делал быстро, порывисто.

«Абдулла я. А ты брат товарища командира. Тетку Веру помнишь?»

Теперь Марк вцепился в руку Абдуллы, словно тот вдруг мог исчезнуть. И тут, через Абдуллу, страшное раскрылось. Абдулла состоял у Ивана в коноводах, довелось ему и своего командира мертвым видеть, и тетку Веру с молодой женой Ивана в могиле зарыть, и детей его спасать. Еще до войны Абдулла при Иване состоял, а потом демобилизовался, и к себе в колхоз на Казанщине уехал. Перед войной была выборочная мобилизация запасных, и его опять призвали, а там Иван Суров его к себе выписал и к прежнему делу приставил — коноводить.

«Мамка приехала» — рассказывал Абдулла. — «Ах, какая тетка Вера была!»

Иван с семейством жил на окраине городка, городок же всего в четырех километрах от границы лежал. Абдулла в казарме обитал. В предутренние часы, когда всё это началось, Абдулла коней под седлами к дому командира повел, но по улицам уже шли немецкие танки, стреляли. Бросив коней, он задами побежал к командиру, и тут увидел — командир у дома лежит, мертвый. «Какого батыря забили, ах, какой батырь был твой брат», — качал Абдулла бритой головой. Над мертвым тетка Вера и жена Ивана от горя вовсе зашлись, дети в доме плачем заливались, а по улице немецкие танки шли, стреляли. Абдулла женщин от мертвого оторвал, в дом их втолкнул. «Ох, какая сильная мамка была», — сказал Абдулла. — «Она всё к товарищу командиру порывалась, а потом обняла меня, и я подумал, что умерла, такая тяжелая стала». Но не умерла, помог ей Абдулла, в угол сесть, а сам выбежал, чтобы тело командира в дом занести, да опоздал. Немцы заметили мертвого полковника, на танк его взвалили, повезли, а следом его жена кинулась. Тут снаряд поблизости разорвался, сразило ее. Принес ее Абдулла в дом, а тетка Вера, детей к себе прижимая, совсем умирала.

«Рот у нее открытый был, глаза живые, а дышать не могла и к стенке спиной падала. А детей всё держала, все держала. Такая сильная мамка была».

Померла тетка Вера. Когда немецкие танки ушли с улицы, Абдулла за домом могилу вырыл.

«У мамки маленькая книжка была, и в ней молитвы. Я их читал, много читал, до самого вечера читал, а потом мамку с женой товарища командира рядом положил и засыпал».

Марк весь состоял из боли, ему казалось, что он извивается от нее, корчится. Какой же злодейкой должна быть судьба, чтобы такой конец тетке Вере, брату, жене его доброй дать! Расспросил он Абдуллу о детях. Донес он их тогда до далекого, еще не занятого немцами города. Три недели пробирался через леса. Рассказывал:

«Борис шибко плакал, ах, как он плакал. А Наташа молчала. Ах, как она молчала».

Когда добрался до своих, детей от него взяли, сказали, что в тыл отправят, а его самого определили в пехотный полк. Воевал он недолго, в плен попал, лагерного горя хлебнул, но потом его из лагеря увели. Попав в деревню, услышал — Суров тут есть.

«Сразу понял, Марк тут. Тетка Вера много-много о тебе говорила».

«Что будем дальше делать, Абдулла?» — спросил его Марк.

«С тобой останусь», — уверенно сказал татарин, словно в том, что он останется, и сомнения ни у кого не должно быть.

«Опасно со мной», — сказал Марк.

Он думал о тех мертвых, о ком страшную весть принес Абдулла. Протянул руку, прикоснулся к плечу татарина. На этом плече тетка Вера висла — последнее живое плечо, на которое она опиралась.

«Опасно со мной», — повторил он. — «После стольких смертей, тебе жить надо».

«А тебе, Марк, не надо?» — Абдулла смотрел на Марка своими маленькими и очень живыми глазами.

Великий писатель как-то сказал, верно подметивши, что счастье люди переживают одинаково, а горе — каждый на свой лад. Казалось бы, что страшная весть, принесенная Абдуллой, должна была ожесточить Марка, но, кто скажет — почему? она вместо того к душевной умягченности его повела, хмури в нем поубавила, и стал он даже как будто радостнее. Эта странная перемена произошла, скорее всего, от того, что он снова свою близость к тетке Вере почуял, и теперь часто думал, что всего шаг-другой его от матери отделяет, и вовсе не в ее смерти видел близость, а в жизни, в живом ее взгляде, на него направленном. Ему казалось, что тетка Вера через свое жгучее горе, через неправый и незаслуженный конец, проверяет его, рядом с ним стоит.

Мария скоро поняла, почему Марк так переменился. Раньше приходил он хмурым, колючим, а теперь вовсе от всякой неуверенности избавился, из духовной смуты вышел и стал ласковым, доверчивым, открытым. Однажды, проводив Марка, Мария обняла Ксению Павловну и сказала ей, удивленная:

«Какая же сила этой матери была дана, если она и после своей смерти как бы за руку сына ведет и меняться заставляет!»

Ксения Павловна — женщина добрая, телом рыхлая, к слезам склонная — хотела было заплакать, как она всегда плакала при упоминании имени тетки Веры — ей о ней Абдулла много рассказывал — но на этот раз от слез удержалась, сказала:

«И очень даже просто. Если настоящая мать, так она за сыном и после смерти присмотрит». Тут она вспомнила о своем сыне, потерявшемся неведомо где: «Мой-то избалован. Кто ему там носки постирает, рубашку заштопает!» Она наклонилась над корытом, в котором стирала заношенное белье Марка, Коровина и Абдуллы, слезинки в корыто падали, но в грязной мыльной пене разве видны слезинки матери, тоскующей по сыну? Мария вспомнила своего Петьку, обняла Ксению Павловну за мягкие плечи, и они долго так стояли, помогая друг другу поплакать. Потом Мария, вовсе без связи со всем предыдущим, сказала:

«Марк сказал, что Залкинд благополучно добрался до места».

«Слава Богу!» — перекрестилась Ксения Павловна. — «Кто такой Высоков, к которому его повели? Хорошо ли ему там? Ведь доктор Залкинд, как и мой оболтус, совсем не умеет за собой присмотреть».

Помолчали, а потом Ксения Павловна заговорила о другом: