Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

В оккупированной земле вся жизнь теперь вздыбленной была, и так быстро в ней всё происходило, и так молниеносно менялось, что малоподвижным словом ее не опишешь. Немцы разгромили начавшуюся было слагаться русскую организованность, посеяли анархию и сами в море этой анархии барахтались. В лесах теперь своя жизнь шла, партизанская, и попервоначалу очень странной она была. Лесные люди сорок третьего года грозой для немцев становились, но чекистов, попавших к ним, истребляли, комиссаров, посланных из Москвы, отвергали. Жили и боролись в смутном ожидании великих перемен. Медленным, трудным, жестоким делом была сталинизация партизанского движения.

Германская армия несла поражения в России, но битва еще шла на русской земле, и немецкий тыл на Украине и в Белоруссии кишел гитлеровскими чиновниками. Они приехали управлять завоеванными областями. Не напрасно же их министр Розенберг сочинил новую карту, на которой Россия — узкая полоска земли вдоль Волги с населением миллионов в двадцать душ, без индустрии, без выходов к морям, со всех сторон сжатая новыми государствами. Украинское государство. Белорусский протекторат. Казакия. Идель-Урал. Немецкий Туркестан. Немецкое Закавказье. Японская Сибирь. Много потрудился господин имперский министр Розенберг над перекраиванием карты России, оставалось совсем малое — победить Россию.

Германии не хватало солдат. В немецких военных штабах теперь открыто говорилось, что без изменения целей войны на востоке и без опоры на русский народ, Германия не может выиграть войну. Говоривших это, Гитлер смещал, наказывал, предавал позорным судам. Розенберг гнул свою линию. Он даст военную помощь германской армии, ни от чего не отказываясь. Под его покровительством появились казачьи войска. Туркестанский легион. Закавказский легион. Сичевые стрельцы. Какое-то кривичское войско в Белоруссии. Он готов был позволить и Власову формировать русские войска, но при условии, что тот признает германские политические цели. Власов отказался от встречи с министром-расчленителем.

Чиновники табунами паслись на западе России, а земля под их ногами уже горела. В Германию везли всё, что можно было увезти — книги из библиотек, театральные декорации, даже украинский чернозем для имения имперского маршала Геринга — всё везли. Неправедные поборы, безжалостные казни — но можно ли этим потушить пожар? Он разгорался. Стал меняться и сам лик этой земли, словно какая-то жестокая сила отбросила ее на века назад. Вдоль железных дорог немцы возводили бункера из бревен со сторожевыми башнями. Они выглядели нисколько не иначе, чем сторожевые башни времен Пугачева. Села и городки, заброшенные в лесную глушь, окружали себя бревенчатыми стенами с бойницами, превращались в крепости. Жители, вооружившись, отсиживались за этими стенами. Дороги вовсе обезлюдели. Часто мины, подложенные на них, месяцами лежали не взрываясь, так как не было по дорогам движения.

Как раз тогда в лексиконе германских штабов появилось новое выражение: Die Schwarze Katze. Черная кошка.

Это название, в другое время отдающее дешевым романтизмом, тогда отвечало всей обстановке — пожарам, бункерам, крепостным стенам. Какие-то люди, назвавшие себя так, царапались. Начались дерзкие террористические акты. В германских штабах решили, что это особо хорошо подготовленная диверсионная группа, засланная с другой стороны фронта. За поимку была объявлена награда. Но в штабах ошибались. Черная кошка родилась здесь же, на оккупированной земле. Вскоре распространилось письмо, подписанное тремя десятками имен. В нем говорилось, что за каждого убитого русского, Черная кошка убьет гестаповского или розенберговского чиновника. Среди подписавших, много наших знакомых — Суров, Никифоров, Дробнин, Котов, Мария, Коровин, Абдулла, Владимиров.

Тут мы, следуя за ними, должны несколько уйти в сторону от общих событий, происходивших тогда на оккупированной земле. Расслоение между людьми этой земли было простейшим. Большинство людей, затаившись, ждало прихода своих. Боялось этого прихода, ненавидело немцев, и ждало. Более молодые и решительные подавались в леса. Боялись встречи со своими, ненавидели немцев, чувствовали себя зажатыми между страхом и ненавистью. Многие готовились покинуть родину.

Черная кошка выбирала для себя совсем особый путь, и потому как бы уходила от общих процессов. Людей, выбравших его, не могло быть много. Вернее будет сказать, что их могло быть только мало.

Но у Черной кошки были острые когти.

Рыльск — город не очень большой, но и маленьким такой не назовешь; в истории он не славен, но и не забыт, одним словом, это западный русский город, в котором самодержавным хозяином был тогда гитлеровский комиссар Бидо.

В пригожий, теплый день сорок третьего года, часа за два до полудня, на окраинной улице города появился одинокий пешеход. Это был рыжебородый, скуластый человек. Он шел, еле заметно припадая на левую ногу. Одет он был подобающе тому времени — в стоптанные сапоги, из которых через дыры выглядывали портянки, в грубую, из солдатского перекрашенного сукна, куртку. На голове у него была ветхая зимняя шапка — капелюха, какие в черниговских и полтавских селах старики носят и зимой и летом.

Шел рыжебородый бойко, палкой помахивал, и по походке, по размеренности движений, сразу признаешь в нем бывалого ходока.

Тихо, безлюдно было вокруг. За стеклами окон люди виднелись, через окна выглядывали, а на улицу не выходили. Афиша на деревянном заборе, и рыжебородый остановился возле нее. Немецкий комиссар Бидо извещал: казнь русских партизан. Шестнадцать имен. Внизу приказ: населению города присутствовать при казни.

Рыжебородый еще читал афишу, когда на улице показались немецкие солдаты. Они заходили в дома, кричали на людей — выгоняли их наружу. У ворот и калиток люди задерживались, но немецкая солдатня грозила оружием, и они медленно, неохотно шли к центру города. Один только рыжебородый торопился, его не нужно было подгонять. Он шел споро, по сторонам не глядел, ни о чем никого не спрашивал. Когда дошел до площади, на ней уже была толпа горожан. Рыжий вмешался в нее, и, работая локтями, продвинулся вперед, к дому, на балконе которого стояли немецкие солдаты.

На другой стороне площади было длинное, приземистое здание, в котором помещалось гестапо, а рядом — железная решетка, за нею сад и в глубине — особняк. Резиденция самого Бидо. Когда немецкие солдаты сгоняли горожан на площадь, из особняка Бидо вышла высокая женщина. Строгие неулыбчивые голубые глаза, приметная родинка у угла рта. За нею следовало два огромных дога — белый и коричневый. Солдат, стоящий на посту у ворот, оскаблился навстречу женщине.