Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Бертский кружил вокруг дуба, поминутно вытирал кожей рукава вспотевший лоб, сдвигал фуражку на глаза, потом щелчком по козырьку водружал ее на самой макушке.

«Чего он мотается?» — думал Марк. — «Шашка и маузер опять на пузе. Привязать бы к поясу».

Сонный взгляд Марка уперся в сарай. Дверь приоткрыта. Марк приподнялся, чтобы пойти закрыть, но из сарая вышли Павел Хлопов, за ним старик, похожий на коршуна, и еще тот немолодой казак, что хлопотал у печки в пещере. Старый Ипат шел, опираясь на палку и выставив вперед бороденку, словно готовый пронзить ею весь свет.

Бертский заспешил к зеленым, а Марк думал про себя, что Голяков изругал бы его последними словами, узнай он, что не заметил Марк другого хода в сарае. Зеленые, конечно же, вошли в сарай со стороны леса.

Бертский поочередно всем пожал руку, вел зеленых к дереву, на ходу сказал им, что приехали они с эскадроном, но оставили его позади.

«Хитрый какой», — подумал про себя Марк. — «Они и без тебя знают, что с эскадроном».

Павел и Марку руку протянул, а поняв, почему Марк глаза прячет, засмеялся:

«Мы знали», — сказал он, — «что ты подослан к нам, да не хотели пугать тебя».

Подал Марку руку и тот, что варил в пещере суп, но старый коршун только посмотрел на него блеклыми недобрыми глазами, не поздоровался.

Хлопов пригласил Бертского ехать с ними в хутор. Получив согласие, он кивнул пещерному кашевару и тот свистнул. Свист получился слабый, бессильный пробить волны парного молока, которым стал воздух.

«Свистни еще, да покрепче», — приказал Павел. — «Может не услышать».

Но прежде, чем казак исполнил приказ, Марк вложил два пальца в рот и засвистел так, как когда-то в степи, когда овец пас. От такого свиста, перенятого от чабанов, овцы сбиваются в кучу, а собаки грозно скалят клыки. Лошадь Бертского испуганно рванулась, а Воронок поднял голову, навострил уши и весь напружинился.

«Здорово!», — засмеялся Хлопов.

Пещерный повар оскалил прокуренные зубы в улыбке, а дед Ипат остервенело плюнул в сторону и невнятно выругался.

С опушки леса показался всадник, он вел за собой подседланных коней. Марк узнал его — тот самый казаченок, который приезжал в дом Хлоповых за Марком и потом провожал его.

Двинулись к хутору, пробыли в нем весь тот день и под вечер выехали в обратный путь. Завершили дело так удачно, что лучше и не надо. До придорожного дуба их провожал Павел всё с тем же казаченком Остапом, с которым Марк в тот день почти-что подружился. У дуба распрощались, комиссар и Марк поехали дальше. Въехали в лес, и тут Бертский вдруг очень радостно засмеялся и, хлопнув Марка по плечу, не сказал, а выкрикнул:

«Карфаген пал, Марк. Нет ничего лучше, как возвращаться победителями».

Марк не понимал, о каком Карфагене заговорил Бертский, да это и не было важно. Они достигли полной удачи, вот что главное. В воскресенье Хлопов приведет отряд в станицу сдаваться. Бертский настаивал — в станице советская власть сдачу зеленых примет, а не на хуторе. Самому Бертскому сдача хлоповского отряда рисовалась началом всеобщей сдачи зеленых. Вспомнил он деда Ипата.

«Какой силищи человек, этот дед Ипат», — сказал он Марку. — «Я не мог его ни в чем убедить, он не сдастся».

Дед Ипат во весь тот день плевался, и Марк заметил, что плевался он каждый раз, когда смотрел на красные штаны Бертского.

«Я боялся, что дед Ипат плюнет на ваши штаны», — сказал Марк со смехом. — «А Остап мне сказал, что другие казаки, а особенно казачки, решили, что раз вы в красных штанах, то вы и есть самый главный представитель Ленина».

Всю дорогу, до встречи с эскадроном, они смеялись, вспоминали события этого дня, и обоим им казалось, что другой такой удачливый день и не придумаешь.

Воскресный день, на который была назначена сдача зеленых, выдался хоть и пасмурный, но без дождя. Голяков с утра был в хлопотах. В глубине души успех Бертского он приписывал себе и своему взводу разведчиков. С утра он сказал своим бойцам:

«Наш взвод, товарищи, через Марка забеспечив сдачу хлоповского отряда, и у переговорах був також комиссар Бертский. А теперь, як сама сдача есть дило не военное, а политическое, пусть Бертский действует. У нас свое дило есть. Я чую, що в станице сёдни будет до чертовой матери сякого народу шкандыбаться. Зеленых меж ними будет, к той мошкары — захотят знать, як Павло Хлопов оружье ложит. Тут нам надо вухо востро держать, а то як бы нам мозги не выпали из головы в то мисто, яким мы седла лакируем».

После этого Голяков долго переругивался с командном пулеметного взвода, требуя от того две пулеметных тачанки. Получив и поставив их в скрытых местах, откуда они могли бы обстрелять улицы, он полез на церковную колокольню и оставил там разведчика с ручным пулеметом.

К середине дня площадь заполнилась людьми. Много казаков из хуторов и соседних станиц. У некоторых из них подозрительно оттопыривалось на боках — прятали наганы и обрезы — но командир и комиссар решили ничего этого не замечать.

В полдень командир дал приказ строиться у деревянной трибуны, над сооружением которой всё утро хлопотал взвод красноармейцев. Бертский умудрился достать полотнище кумача и трибуна выглядела очень торжественно. Марк с Голяковым были на левом фланге, все остальные разведчики были поставлены у пулеметов и на чердаках домов. Промелькнуло несколько знакомых лиц, приметил их Марк, когда был у Хлоповых с Бертским. Укутанная в черный платок, прошла сторонкой старая Хлопова.

Бертский нервничал. Наступило уже назначенное время, а зеленых не было.

«Как ты думаешь, не передумали они?» — спросил он, подойдя к Марку.

«Нет, не передумали!» — заверил Марк.

«Откуда ты знаешь?»

«Люди из хутора Хлоповых тут есть. Зазря не пришли бы».

Бертский вернулся к трибуне. Из боковой улицы, совсем не оттуда, откуда они ожидались, появились всадники. Впереди на огромном вороном коне Павел Хлопов. За ним, строем по два, люди его отряда. Меж других, увидел Марк и Остапа, рядом с ним Александра, сына Ипата. А старого коршуна не было. Марк улыбнулся Остапу, как старому знакомому, хотел подбодрить его. Но тот не нуждался в ободрении. Он весело поблескивал глазами, улыбка растягивала рот.

Зеленые спешились у трибуны. Бертский каждому пожал руку. Шашка и маузер мешали ему, сползли на живот, но он не замечал и, путаясь в них ногами, обходил зеленых. Марк насчитал тридцать три человека. Значит, человек пятнадцать осталось с дедом Ипатом.

Павел Хлопов, комиссар и командир отряда поднялись на трибуну. Бертский произнес добрую речь. Слушали хорошо, аплодировали. Потом говорил Павел. Признавал свою вину, просил за себя и своих прощения у советской власти. Красноармейцы вместе с зелеными и всеми другими, кто тут был, кричали ура. Зеленые сложили у трибуны оружие, привязали коней, которые по какой-то своей лошадиной нужде начали сжевывать красное полотнище. Но у Бертского и командира отряда был свой план. Командир объявил, что сдаче подлежит огнестрельное оружие, а из холодного только то, какое военного образца. Казачьи шашки оставить казакам. С лошадей были сняты армейские седла, казачьи же седла с бархатными и кожаными подушками остались на конях. После этого командир сказал, что зеленые могут забрать своих коней и считать их собственностью. Это вызвало одобрительный гул.