Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«Эх ты, чернильна муха!» — сказал он. — «Да як это ты, дурень, спрашиваешь? Та може я везу такой секрет, что тебе, карпатому, и доверить нельзя».

Из соседней комнаты выглянул Бертский, увидел Марка, быстро подошел, спросил:

«Привез что-нибудь?»

Марк молчал, как того всегда требовал Голяков, зато Голяков наслаждался. Он растягивал слова, со смаком докладывал:

«Так что докладываю, товарищ комиссар. Военное задание Марк выполнил на ять и письмо привез». «Где письмо?»

«Зараз доложу. Письмо в кармане». «В каком кармане?» «В моем». «Давай!»

«Зараз. Кроме того, привел Марк для товарища Буденного коня».

«Давай пакет!» — взревел Бертский, чего с ним никогда до этого не случалось.

«Зараз!» — невозмутимо тянул Голяков. — «Прошу заметить, что разведка работает классно».

Голос Бертского стал тихим. Он приблизился к Голякову и шипел, оскалив зубы:

«Ты, ихтиозавр, отдашь ты мне пакет?»

«Ну, ясное дело, отдам», — тянул Голяков, запуская руку в карман шинели. — «Для того и пакет, чтобы командиру и комиссару, для того и разведка, чтобы пакет достать и Ваньков от позора спасти».

Бертский вырвал у него пакет и ушел в другую комнату.

«Вот скаженный», — добродушно сказал Голяков. — «Ну, нияк не може без тих поганых слов. А ще студентом був. А, промежду прочим, Марко, що це таке, яхтизав?».

«Не знаю!» — сказал Марк.

Голяков задумчиво шевелил губами. Писарь чему-то смеялся, и Голяков решил его не спрашивать. Поманив за собой Марка, он направился к выходу, но, как видно, непонятное ругательство Бертского требовало дальнейшего исследования.

«Так не знаешь, що таке яхтизав?», — спросил он Марка, когда они вышли. «Не знаю».

«Значит, ты ще не настоящий разведчик, який всё должен знать. А сколько верст до Царства Божьего?»

«А вы знаете?»

«Я?»

Голяков даже остановился от изумления.

«Чи ты сказывся, що Голякова спрашиваешь? Да, я, Марк, може знаю усё на свете и в землю на три аршина дывлюсь, и всё в ней бачу. Я тебя про яхтизава спрашивал для проверки, да ты ще мало знаешь».

Но так как и сам он не знал, что это такое, то от дальнейшего опасного разговора уклонился.

Голяков с Марком еще и не дошли до своего взвода, а в штабе отряда уже шло совещание. Командир и комиссар заперлись в комнате, никого не пускали, о чем-то жестоко меж собой спорили. Доносились выкрики командира употреблявшего ударные слова.

Вечером, когда Марк сидел в жарко натопленном доме, занятом разведчиками, и с вожделением поглядывал на груду соломы под лошадиными попонами, на которой они спали вповалку, совещание в штабе закончилось. Командир приказал писарю вызвать Марка.

Марк явился. Всегда, когда он видел Бертского, ему хотелось смеяться. Комиссар старался походить на старого рубаку. Ходил он вразвалку, завертывал из махорки огромные самокрутки, и хоть от махорочного дыма зеленел, но продолжал курить. Презирая в душе шашку, считая ее нелепым оружием, которому трудно найти в наше время применение, он всегда был при шашке, но почему-то она висела у него не на боку, как у всех других, а на левой стороне живота. На правом боку был у него огромный маузер в деревянном футляре, но и он имел поползновение перемещаться с бока на живот. По комиссарской манере тех лет одевался Бертский чрезвычайно выразительно. Носил желтые сапоги, желтую кожаную куртку, желтую кожаную фуражку. Но особенно замечательными были его брюки, сшитые из красного биллиардного сукна. Красное галифе — верх шика, о них все буденновцы мечтали, но претендентов на красные шаровары было больше, чем биллиардных столов под красным сукном на путях-дорогах конной армии, и потому редко кому счастье улыбалось. Бертский сукно как-то достал, но полковой портной странно сшил ему брюки. Отвислая задняя часть и огромные пузыри галифе неожиданно переходили в тоненькую трубочку, обтягивающую худые ноги комиссара. В довершение всего портной нашил по сторонам брюк, на высоте колен, ряды блестящих пуговиц — тогда и это модой допускалось. Вышло очень здорово! Казалось, что из под кожаной куртки комиссара видна широченная красная юбка, а ноги в красных чулках. Так и ходил комиссар, затянутый в желтую кожу и красное сукно.

Когда Марк вошел в комнату, Бертский и командир сидели у стола.

«Поедешь завтра с товарищем Бертским на то место, какое назначил для встречи Хлопов», — сказал командир Марку. — «Он пишет в письме, что тебе всё показано. Вот ведь, казачья душа, со всех сторон хочет себя обезопасить. Пойдет с вами второй эскадрон, но вы его верст за пять до места встречи оставьте и езжайте вдвоем. Вот только мы не знаем, как быть. Они тебя видели переодетым и не помешает ли то, что ты сейчас появишься у них в твоем настоящем виде?»

«Скорее всего, они догадались, что я послан от отряда», — сказал Марк.

Через два дня у приметного придорожного дуба остановились два вооруженных всадника — один облитый желтоватой сметаной и издали заметный по ярким красным брюкам, а другой — в длинной шинели, в будёновке с огромной синей звездой. Тот, что в красных брюках, ехал на высоком рыжем и некрасивом коне с опущенной головой, второй на маленьком вороном коне с пятном шрама на левой задней ноге. Бертский и Марк. Эскадрон, провожавшей их, остался позади, и к дубу они явились вдвоем. Здесь слезли с коней. Бертский волновался, размашисто ходил вокруг дуба, ждуще оглядывался. Да и как было не волноваться? Лев Бертский впервые встретится лицом к лицу с зелеными. Марк привязал коней к дереву, принес охапку сена из сарая и, дав его коням, опустился на корточки. Прямо перед ним был сарай, из которого он только что взял сено, за ним начинался лес.

Кругом такая тишина, какая бывает только в пасмурный, но тихий и теплый осенний день. Случаются такие дни, похожие на прощальный привет лета. Они приходят внезапно, когда осень, как людям казалось, вполне завладела всем вокруг — когда и дожди стали уже холодными, и деревья потеряли листву и стоят безнадежно опустив ветви, и земля побурела от полегшей травы. Нисходят такие бессолнечные, теплые дни в мареве белесых туманов, в какой-то всепокоряющей тишине, словно невидимое солнце пролило на землю не лучи, а потоки парного молока, сквозь которые не пробивается ни один звук.

Сидя под деревом, Марк думал, что встреча может и не состояться, но сказать свою думу комиссару ему не хотелось. По дороге к дубу, заметил он далеко в стороне всадника, на миг мелькнувшего меж деревьев. Скорее всего, Хлопов уже знает, что посыльные от советского отряда приехали в сопровождении эскадрона. Могут напугаться зеленые, могут уклониться от встречи.

Мысли сонно текли в Марке. Если уклонятся, придется тогда опять бродить среди гор, искать и не находить зеленых, ждать предательского выстрела. Если такой выстрел повалит его, то Воронок обязательно остановится и будет щекотать ему лицо своими шершавыми губами — всегда он так делает, когда Марк засыпает у его ног на привале.