Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«Что ж ты, в конюшнях-то, медведей держать будешь?» — крикнули из толпы.

«Зачем же медведей? Мы скотину разведем. Я это предусмотрел и для развода привез».

Петька пошарил в лохмотьях под своей военной шубой. «Вот!» — вскрикнул он.

В его руке была мышь, он извлек ее из глубин своего одеяния. Держал ее на раскрытой ладони, а кругом хохот стоял. Скорее всего он эту мышь тут, в Терпском, поймал, но ему хотелось дать ей другую биографию.

«Петька скотом обзавелся!» — смеялись ребята. — «Разводить будет скотину для Большого Города».

Петька спрятал дрожащего мышонка в свою одежду.

«Как бы насморк не схватил!» — сказал он. — «С Волги, из дома везу. Порода уж очень хорошая, тут такой не найти. Отец осенью засыпет хлеб в закром, приходит весной — пусто! У них аппетит — держись только! Я и захватил одну помоложе для Дальнего Востока. Товарищ Смирнов, прошу на паек эту животину зачислить».

Ребята смеялись, сразу стало видно, что все тут молодые, несломленные.

Смирнов, а за ним Марк полезли в штабную яму. Дымно, сыро, неприютно. Опять обсуждали самый страшный вопрос: провиант. Грузовики, провалившиеся под лед, были нагружены продовольствием. Их гибель чуть не на половину уменьшила запасы. Два-три месяца выдержать можно, а что потом? Если за это время не пришлют транспорт, то катастрофы не избежать, так как там уже начнутся бураны.

В яме повара, заведующий складом, два местных жителя. Сидели на корточках, ждали Смирнова. Сырость, перемешавшаяся с дымом костра и крепчайшего табака, заставила Марка присесть к полу, долго кашлять. Преодолевая приступы кашля, (они пройдут, как только «вдышишься» в эту плотную вонь, заменившую воздух), Марк слушал Смирнова, на которого, кажется, никакая вонь не действовала.

«Каждую крошку надо беречь», — говорил тот. — «Жителей Терпского прошу, не откладывая, начать подледный лов. Дадим в помощь наших людей».

«С мясом плохо», — сказал заведующий складом.

«С мясом не плохо», — горько пошутил Смирнов. — «Плохо без мяса. Мясо только больным. Без жиров люди будут слабеть, зима жиров требует. Но ничего не поделаешь. Мясо только больным давайте».

Марк наконец откашлялся, придвинулся к костру.

«Я думал вот о чем», — сказал он. — «Мясо по берлогам лежит, и его найти надо. Охотников среди молодежи нет. В Терпском всего два охотника согласны отправиться в тайгу — мало они добудут. Единственный выход — нанайцев искать. Местные жители уверяют, что где-то недалеко должно быть их стойбище, еще с осени они прикочевали в эти места. Отправлюсь я в тайгу, буду искать их. Как вы думаете, товарищи?»

«Найти их не легко. Иголка в стоге сена», — сказал Смирнов. Но Марк видел — сам он об этом уже думал. Когда остались в яме вдвоем, обо всем договорились.

На рассвете следующего дня над подземным городом прошли к реке трое.

«Если за три-четыре дня вам не удастся найти их, возвращайтесь». Это сказал Смирнов. Огонек зажженной трубки тлел в самой его бороде.

«А я думаю, что вам лучше отправить и последние аэросани. Как я могу уехать, когда я нужен здесь?» — сказал Марк простуженным голосом.

Они проходили через площадку, с которой вечером стартовал в обратный путь пустой караван. Теперь тут были только одни аэросани, на них Смирнов отправит Марка, когда тот вернется из тайги.

«Вы, действительно, очень нужны мне здесь. Но вам необходимо вернуться в Хабаровск, защитить нас от новых бед», — сказал Смирнов.

«Мне кажется, что все беды мы привезли с собой. Каких еще ждать?» — сказал Марк.

«Представьте себе, что там решат вместо транспорта с продовольствием, послать новый транспорт с людьми».

«Это невозможно!» — вскрикнул Марк. — «Тогда мы определенно погибнем».

Смирнов сказал страшное, но Марк знал: такое безумие возможно. Приказ Сталина, кто может ему противиться? Не снимая варежек, попрощались. Марк спустился на лед, где его уже поджидал проводник. Неся лыжи в руках, двинулись к правому берегу. Смирнов стоял, попыхивая трубкой. Когда две человеческих фигуры где-то на середине реки исчезли из вида, он отправился назад к своей яме.

На правом берегу Марк и проводник стали на лыжи. Тайга встретила их тьмой, да такой густой и непробиваемой, что, казалось, в ней и шагу-то ступить нельзя. Начинающийся рассвет на берегу остался, тут же — царство мертвой ночи. Но каким-то образом в ней многое угадывалось. Деревья угадывались, и Марк обходил их; след от лыж проводника вовсе невиден был, а Марк по чувству держался его; вверху черная пустота неба висела, но какой-то свет в ней все-таки был, потому что ветви деревьев хоть чуть-чуть, но обрисовывались над головой.

Постепенно темень оттеснялась серой мутью, которая где-то между тьмой и светом живет. Зимний день с трудом, но все-таки проникал в таежное царство. Проводник шел впереди — вроде и не очень споро, а Марк лишь с трудом поспевал за ним. Время от времени он окликал деда Игната, прося того остановиться, дать передохнуть. Посмеивался дед в мочалистую бороденку, по-птичьи тонкое лицо к Марку повернув, а Марк прислонялся к дереву, сил набирался. При этом на себя злился — наравне с древним стариком молодой партбюрократ держаться не может! Дед Игнат был прямо-таки поразительного возраста, а Марку за ним не поспеть. Он спросил его о летах, да дед счета им не вел, ответил:

«А кто ж его знает? Не считано. Старуха жива была, считала, а мне это ни к чему. Умерла она, царство ей небесное, когда мне пятьдесят пять годов было, тогда как раз первый пароход по Амуру пошел. Напугалась, и Богу душу отдала».

Пароходы по Амуру уже полсотни лет ходят, значит, деду должно быть за сотню лет, а идет, старый колдун, легко, неутомимо. Высох от возраста, пожелтел, но в тайгу на лыжах бегает, белку промышляет, и с болезнями скорее всего знакомства не водит.

Дав ему передышку, дед опять начинал свой нескорый, а всё же верный ход. За его спиной огромное охотничье ружье. Такое оно длинное, а дед Игнат так мал, что оно прикладом по снегу чертит и на тот угол приклада, что земли касается, бережливый дед железинку набил. С Марком было ружье поновее и покороче, но ему казалось, что в то время, как длинное дедово ружье ловко обегает все препятствия, его собственное за всякое цепляется — то за дерево, то за обмерзший куст.

Когда совсем посветлело, увидел Марк, что находятся они в странном и путанном растительном мире. Познания его в ботанике ограниченными были, но все-таки и не так совсем уж ограниченными, чтобы не поразиться удивительным смешением пород. Много было кедров, но тут же невеста тонкая — белокорая пихта. Лохматится корявая даурская береза, а рядом липа. Дубы огромные, неохватные, и тут же тополя высокие. Ольха корой светится, на ель пушистую поглядывает. Прямо трудно поверить, что всё это в одно место собралось, когда родина у каждого своя, отдельная, и климат каждому разный назначен. Но долго удивляться Марку было нельзя, дед ему времени на это вовсе не давал. Старался Марк не отстать, а сам о себе обидно думал, что это ему не лыжная прогулка по Воробьевым горам в Москве, где он хорошим лыжником почитался. Но больше всего мысли Марка были заняты теми людьми, на поиски которых он отправился — нанайцами. Видеть их ему не доводилось. Припоминал читанное. Оседлый образ жизни нанайцам не дается — ускоряется среди них вымирание, когда их к оседлости принуждают. Нанаец проходит по тайге хозяином, всё в ней ему знакомо, изучено. Медведь, белка, соболь, росомаха, тигр — ничто от него не спрячется. Но из своего обширного таежного хозяйства он берет только то, что ему нужно для жизни. Не убьет он зверя, когда тот линяет. Не убьет ни одной белкой больше, чем это ему нужно.