Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Ночью грузовиком с походной мастерской правил механик Таманов — молчаливый, угрюмый, похожий на медведя, в неположенное время покинувшего берлогу. Иногда процедит сквозь зубы невнятное ругательство и потом опять надолго замолчит. Молчал он не только по свойственной ему нелюбви к многословию, но еще и потому, что разговаривать ему было трудно. Язык распух и с трудом вмещался во рту. Ему много приходилось воевать с закапризничавшими моторами. Видел Марк, с какой отчаянной решимостью нагибался он, чтобы продуть трубку бензопровода. После этого на трубке оставались кусочки кожи с губ Таманова.

Однажды ночью задремавший Марк почувствовал: напряглось тело Таманова. От идущей впереди машины оторвался какой-то комок, он пересек лучи фар, исчез в темноте. Не понимая еще, что он делает, Марк прыгнул на лед и бросился вслед. Как только свет фар остался позади, его всосала в себя густая, непробиваемая тьма, из которой доносился удаляющийся вопль. Марк бежал по льду, не видя льда, ничего не видя. Темнота стала красной, словно кто-то поджег ее. В небо взлетела красная ракета, Таманов давал сигнал тревоги. При красном свете Марк увидел неуклюжий комок, с воплем катящийся впереди него по льду. Он напрягал все силы, чтобы догнать его. При последней вспышке ракеты, навалился, прижал ко льду. Вопль стал еще пронзительнее. Человек, подмятый под себя Марком, рвался из его рук. Перчатка с левой руки Марка была потеряна и зубы барахтающегося человека вдруг впились в его голую руку. Было слышно — кто-то бежит вслед за ними по льду, хрипло дышит.

«Сюда!», — позвал Марк, не вырывая руку из зубов человека, грызущего ее с каким-то животным визгом.

Догнавший, споткнувшись, упал рядом. Он торопливо шарил руками по двум барахтающимся телам, рывком вырвал человека из-под Марка. Таманов. Потом они шли назад к огням, кажущимся бесконечно далекими. Таманов с одной, а Марк с другой стороны держали воющего человека. Неожиданно совсем нежным голосом Таманов сказал:

«Ничего, сынок, пройдет. Ты не бойся, оно ведь только попервоначалу страшно».

Вой переходил в плач. Детский плач, хватающий за душу. Марк в темноте не мог разобрать, кого они ведут. Подумал, что это тот семнадцатилетний парнишка, которого он приметил днем. В его глазах было что-то недоброе, истерическое. Тот был одет в беличье манто. На этом белка. Знать, тот самый. Нежным басом, Таманов продолжал разговаривать с плачущим.

«Как звать-то тебя?» — спросил он.

«Серега», — всхлипывая ответил беглец.

Серегу втиснули в кабину, дали сигнал, и караван пополз дальше. Скоро Серега спал на плече Марка. Таманов долго молчал, а потом сказал с таким выражением, словно через долгие раздумья он к этой мысли пришел:

«Дитё оно и есть ребёнок. Долго ли ему напугаться».

На остановках Марк и Смирнов вели между собой очень тревожный разговор. Оба они чувствовали: надо что-то предпринять. Ребята начинают сдавать. Всё труднее заставлять их покидать машины и идти пешком, а без пеших переходов — обмораживаются. Уже двое аэросаней даны в распоряжение врача.

На одной из остановок, Смирнов у костра рассказал об опасности, грозящей им — полыньи. Даже в самые лютые холода, на Амуре встречаются места, прикрытые лишь тонкой коркой льда. Коренные амурцы по каким-то неуловимым признакам обнаруживают полыньи, но и они часто попадают впросак. Невозможно знать, в каком месте путников по льду ждет ловушка. Лед везде одинаков, покрыт ровным слоем снега, на глаз прочен и надежен, а где-то вдруг переходит в тонкую корку, под которой колышется вода. Смирнов говорил о притоках Амура — холодных и теплых. Реки Сунгари и Уссури приносят тепло, которое проникает за сотни километров от мест впадения. Но всё это уже не важно. Важно то, что есть полыньи, они очень опасны, и их нужно бояться.

«Ребята, нужно меньше сидеть в автомобилях и больше пёхом переть. Для пешего полынья не так страшна», — сказал Смирнов в заключение.

Но когда был дан сигнал продолжать путь, все семьсот ребят забились в кузова. Не помогли страшные рассказы Смирнова о ледяных ловушках.

В передних санях Смирнов вез старика-амурца, много раз ходившего по льду Амура до самого пролива. Называли его штурманом. Ночью зажигался прожектор, он освещал лед впереди. Старик сидел в передней части саней и не спускал глаз с ледяного поля. Что-то видел или думал, что видит. Поднимал руку и указывал направо или налево. Водитель послушно поворачивал сани, а следом сворачивал и весь караван.

В серый безветренный день, когда черная тайга, белесоватое, лишенное красок небо, угрюмые берега как бы подчеркивают бесконечность давящей пустоты, случилось то, чего боялся Смирнов. Неожиданно в центре каравана возник многоголосый крик. Горохом вываливались люди из кузовов автомобилей, разбегались в стороны. Марк бежал от хвоста колонны. Автомобили пятились назад. Впереди — черный провал во льду. Он тянулся метров на тридцать. Тяжелая маслянистая вода в нем колыхалась, и вместе с нею колыхались куски поломанного льда.

На Марка набежал человек с безумными глазами. Его рот был открыт в крике. Он кричал, что две машины ушло под лед. Марк был у черного пролома одновременно с аэросанями Смирнова — они прибежали с другой стороны. Исчезли тяжелый трехосный грузовик, шедший в центре колонны, и полуторатонка. В тяжелой машине было два водителя, оба погибли. В малой, кроме двух водителей, четыре пассажира. Двое успели выскочить и повиснуть на твердой кромке льда. Их вытащили на лед. Около них хлопотал врач. В несколько минут они превратились в замерзшие колоды, внутри которых еще тлела жизнь. Одежду с них спороли ножами. Голые лежали на льду. Их оттирали. Старик-амурец смачно плюнул в сторону. Слюна на лету замерзла, резко щелкнула по льду.

«С Амуром шутковать нельзя», — сказал он. — «Сурьезная река, не любит, когда прут по ней дуром».

Спасенных завернули в меха и погрузили в аэросани. Врач натер их какой-то мазью, а Смирнов приказал влить в них неразведенного спирта. Все обнажили головы, постояли минуту над холодной могилой первых шести жертв Большого Города, а потом хвост колонны обошел полынью и примкнул к передней части.

На пустынном левом берегу поднимались столбы дыма. Если подойти поближе, то под этими столбами обнаружатся крошечные избы. Вросли в землю, опасливо выглядывали из-за снежных сугробов. В окнах, вместо стекол, оленьи пузыри. Говорят, что они лучше держат тепло. Село Терпское, на месте которого назначено быть Большому Городу. Затерялось в безбрежной дикой природе. Крошечный клочок земли вымолили люди у тайги, чтоб построить свои жалкие хатенки. Не отвоевали, а вымолили. Суровая природа борется с сильными, а слабых походя уничтожает или вовсе не замечает. Она оставила эти хатенки и их обитателей: пусть живут, убогие! Таких жалких и давить-то не стоит.