Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«Марк, родной мой, возвращайся скорее!» — умоляюще сказала девушка. — «Я буду бояться без тебя. Совсем одна».

«Я буду бояться за тебя, моя Колибри. Но ты недолго будешь одна», — сказал Марк.

«Мне страшно», — шептала она, держась за его руку.

На лед выскользнули крошечные аэросани с каким-то игрушечным пропеллером. В них — Виноградов. Они бойко пробежались по льду, заняли место в голове колонны.

Марк поцеловал Колибри, а она, охватив его шею левой рукой, крестила правой и ее губы, вдруг принявшие скорбное и молящее выражение, шептали: «Храни тебя Бог!»

Теми же словами его когда-то провожала мать. От этой мысли в Марке взволнованность струной натянулась, он еще раз, перед тем, как расстаться, крепко поцеловал Катю.

Марково место было в кабине тяжелого грузовика, везущего походную мастерскую. Рокот и вой нарастал, колонна медленно двинулась с места. Колибри стояла на косогоре. Не видела, как из ворот за ее спиной вышел китаец в белой ветхой шубе. Он ушел в сторону. Караван уже скрылся из глаз, а она всё стояла и печально глядела вдоль реки. Косоватые глаза были полны слез и казалось, что в них течет серебряный ручей, освещенный солнцем. От глаз две влажные полоски вниз. Девушка вытирала их тыльной стороной ладони, но они оставались влажными. С испугом оглянулась вокруг. Проходили люди, но чужие ей. За ее спиной был большой город — чужой город. На главной улице, японское консульство; чужие люди там. Дальше, на боковой, те трое, которых она боится — чужие и страшные. Повсюду чужие. Она клонила голову книзу, вытирала влажные полоски на щеках, но они оставались влажными. Вернулись сани с Виноградовым. Он поднялся на высокий берег, пошел было в сторону города, но потом остановился, оглянулся и повернул к Кате. Подойдя, снял шапку, поклонился, сказал:

«Простите, что обращаюсь к вам, не будучи знакомым, но я видел вас с Марком Тимофеевичем. Если могу быть полезным, то буду рад».

«Спасибо, мне ничего не нужно», — дрогнувшим голосом ответила Катя. Виноградов что-то заметил в девушке, сказал ободряюще:

«Марк Тимофеевич скоро вернется. Если что, прошу разыскать меня. Инженер Виноградов, тут меня знают. Буду рад помочь, если моя помощь потребуется».

«Спасибо, мне ничего не нужно», — опять тихо ответила Катя.

Виноградов поклонился, пошел через парк к городу. Боже, как много ей было нужно. Или совсем немного. Хоть самую малость любви. Понимания ее судьбы. Жалости к ней.

«Совсем одна», — прошептала она и тихо пошла в сторону города.

Когда крошечные сани с Виноградовым вернулись назад, караван повели за собой огромные сани Смирнова. Позади колонны двигался грузовик с походной мастерской. Тяжелый караван с грохотом и скрежетом уползал всё дальше.

Амур самая величественная из рек, какие дано познать человеку. Рейн, Дунай, даже Днепр, даже Волга — просто реки, Амур же — Его Величество Река. От монгол понесла она свое имя, а по-монгольски амур не любовь, а величавое спокойствие, безграничная мощь. Пустынны берега реки. Царствует на них первозданный хаос. Нехоженая земля оберегает свою девственность лютыми морозами, непроходимыми топями, хищным таёжным зверем.

Марк, сидя в кабине грузовика, мысленно прочерчивал путь каравана к тому месту, где строительная фантазия Виноградова назначила быть Большому Городу. Невдалеке от Татарского пролива деревушка Терпское. «Здесь будет город заложон!» Восточный форпост военной индустрии. Река — единственный путь. Тяжелый, малоизведанный и опасный, но единственный. С берега посмотришь — ледяная гладь, никаких препятствий на ней, знай, двигайся! На лед вступишь — вовсе не гладь, легко не пройдешь. Снежный сухой наст под ногами расползается, а под ним — лед острыми, режущими кромками к небу повернулся, грозит: не тронь меня, а то покалечу! Человеку налегке двигаться можно, приспособится, а ведь в нашем случае совсем о другом, речь идет — о караване, который семь сотен людей везет, немалые грузы, горючее в бочках. Тут не поскачешь — спасибо, если три-четыре километра за час одолеешь. Аэросани незаменимыми поводырями были, без них автомобилям и с места не сдвинуться бы. Снежный наст, что песок глубокий, в нем автомобилю увязнуть — плевое дело. А аэросани шли. Своими широкими лыжами-ползунами они в снегу две колеи прокладывали, а по ним автомобили с рычанием ползли, и водители на рулевых баранках со всей силой играли, чтоб из колеи не выбиться.

Изредка караван замирал на льду, люди на берег высыпали. На кострах консервы разогреют, чай вскипятят, а там, смотришь, уже приказ от головы колонны идет: всем по местам! И опять ползла черная гусеница, потрясая таежный мир моторным грохотом.

«Надо безостановочно двигаться!» — твердил Смирнов Марку. — «Остановка в таком пути отдыха не дает».

К концу второго дня пути механики и водители были уже похожи на мучеников. Их по двое на каждую машину и сани, но отдых им не выпадает. Нет-нет, да и вспыхивала позади колонны зеленая ракета, пущенная вверх Марком. С какой-нибудь из машин случилась авария, требовалась подмога. Водители, матерясь, устремлялись к хвосту каравана, толпой набрасывались на остановившуюся машину, и делали это с таким ожесточением, словно хотели напугать закапризничавший мотор. И странная вещь: автомобиль снова обретал свою машинную жизнь, а механики и водители уходили вперед. На их руках кровавые царапины и бледные пятна морозных ожогов. Страшно кусач накаленный морозом металл.

Молчалив, угрюм был транспорт Смирнова. Теперь не пели в нем песен, даже словами перебрасывались скупо. Семьсот ребят, едущих авангардом, забивались поглубже в кузова, с тоской всматривались в медленно движущиеся берега. Страшны они для новичков, впервые попавших в дикую окраинную землю. Здесь власть человека ничтожна, власть же стихии безгранична.

Марк с сомнением приглядывался к ребятам, замечал: отчаяние ими овладевает. Собрали их со всей страны. Украинцы здесь и волжане, москвичи и уральцы, беломорцы и кубанцы. Даже узбеки из теплого Туркестана, даже калмык из степи, даже осетин с гор — все тут есть. Выстоят ли они встречу с этой землей?

Тайга взирала на крошечных людей, посмевших нарушить вечную тишину; взирала так, словно раздумывала, чем наказать их. Ночью вселенская могучая пустота становилась особенно страшной. Темнота скрадывала берега. Фары автомобилей и аэросаней слали желтые золотистые снопы в ночь, но они не пробивали черную пустоту. Автомобильные огни боролись с ней, но отчаяние безнадежности было в их борьбе. Марк ощущал эту безнадежность, росла в нем тревога. Тревога за Колибри? Да и за нее, но и за всех тех, кто в темную ночь пробивал себе путь автомобильными огнями. Он как бы чувствовал дыхание ребят, едущих с караваном, отличал в нем нарастающий страх. Днем этот с трах сквозил в глазах, в растерянной покорности, с какой выполнялись приказы, ночью же невидимо повисал над караваном.