Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Марк вовсе из сил выбивался, поспешая за дедом-проводником, всё чаще просил того приостановиться, дать ему передохнуть. Так до самого вечера шли, а вечер от утра в такое время не очень далеко отстоит, день умирает быстро. И дед Игнат к вечеру притомился. На ночевку стали места не выбирая — в тайге везде одинаково. Старик колдовал над костром, а Марк прислонился плечом к шершавому стволу дерева — свинцовой усталостью было налито тело. Пристроил дед Игнат котелок над огнем, варил мясо, которое в его торбе было. Приказал Марку подносить валежник, а сам строил из него какой-то треугольник. Верхним углом было дерево. От него, как землемерная сажень-шагалка, расходились две стенки — их дед Игнат высотой по пояс смастерил. Костер оказался в широкой части незакрытого треугольника. Сооружение простое, а, может быть, тысячелетия были нужны, чтобы к этой простоте приблизиться — так думал Марк, помогая деду. Треугольник принимает тепло, удерживает его в ограниченном пространстве своего чрева, а дед в чреве том, опять же из валежника, что-то вроде низких нар устроил.

Поужинали мясом и хлебом, хлеб у Марка был. Дед в том же котелке начал чай кипятить. Снег в желтоватую воду в котелке превратился — по цвету никакого другого чая не нужно, но дед Игнат из своей торбы извлек коробочку, в каких люди махорку носят, и с великим бережением отсыпал на ладонь несколько крупинок чая. Подумав, добавил еще немного, и скоро чай был готов.

Марку уже ничего не нужно было. Пока дед считал чаинки, он влез в треугольник, лег на нары из хвороста, поворочался, подминая сучья, и почувствовал: сон теплую мохнатую лапу ему на глаза положил. Мелькнула тревожная мысль о Колибри, просились какие-то другие тревожные мысли, но он уже спал.

Проснулся он от людских голосов. Ярко горел костер. Вверху, меж вершинами деревьев, уже зарождался рассвет. Дед Игнат стоял у костра над двумя кучами меховой ветоши.

«Тю! Да как это вы подошли, что я, да не услыхал?»

Одна меховая куча зашевелилась, из нее — тоненький смех. Смех оборвался, послышался незнакомый голос, странно выговаривающий слова.

«Мы с Уреном. Урен говорит: дым есть. Далеко. Отдохнули. Потом пошли. Пришли. Вы спите. Подложили дров в костер. Спали».

«Ну и лешие! Чтоб я, да не услышал! Никогда того со мной не было». Дед Игнат говорил это очень сердито.

«Старый ты стал, Игнат, старый», — ласково смеялась куча меха. «Спишь крепко. Тигр нос откусит».

Марк вылез из треугольника, присел к костру. Теперь он мог разглядеть гостей. Тот, что говорил с дедом Игнатом, был уже пожилой. Широкий расплющенный нос торчал над жидкой растрепанной бороденкой, в которой легко было отличить один волос от другого. Маленькие глаза внимательно и весело смотрели из косого разреза век. Человек жевал. На губах клубилась желтая пена, и несло от него крепким запахом жевательного табака. Второй — совсем молодой. На крепкий остов туго натянута желтая кожа — гладкая и блестящая. Это — лицо молодого. Такие же, как у старшего, косые глаза. Борода едва намечается. Оба одеты в малицы.

«Мы их ищем, а они, вот они, нанайцы то есть!» — сказал дед Игнат Марку. — «На ловца и зверь бежит».

«Да, да!» — радостно кивал головой старший. — «Узнали, много людей на Амуре. С Уреном посмотреть пошли. А Урен говорит: дым. Сюда повернули».

«Как они могли узнать о людях на Амуре?» — думал Марк. «Кругом таёжная глушь, безлюдье».

«Я — Таныло», — продолжал между тем старший. — «А это мой сын Урен. Я — председатель».

Это была удивительная удача. Марк знал, что туземные кочевые советы одна из фикций. Хранят туземцы родовой строй; раньше были у них старшины, потом старшины стали называться председателями, а всё остальное осталось по-прежнему. Но сейчас самое главное то, что Таныло здесь.

«У вас, товарищ Таныло, много богов. Я не знаю, который из них послал вас, но спасибо ему за это», — сказал Марк. Он рассказал Таныло о положении у Терпского. «Главное пища», — сказал он. — «Мы просим нанайцев помочь перезимовать строителям Большого Города. Нужно мясо, много мяса».

Таныло долго сидел молча, жевал табак, думал.

«А скажи, зачем, привез людей? Город строить? Теперь зима, строить нельзя. Зачем не подождал? Тепло будет».

«Таежный охотник сразу понял то, чего не могут понять в Москве», — подумал Марк. Сказал:

«Приказано и никто этого не может изменить. Сам Сталин из Москвы приказ дал».

«Сталин не знает тайгу», — сказал Таныло. — «Не зимовал в ней. Белку не стрелял. Как может давать приказ? Спросить надо тех, кто знает. Я в городе жил. Но знаю тайгу. Почему не спросил? Трудно будет. Сколько людей привел?»

«Семьсот».

«Плохо. Трудно будет. Назад веди». «Невозможно!»

«Я Сталину письмо буду писать», — сказал Таныло. — «Я грамотный. Напишу, что нельзя. Умрут люди. Много умрет. Таныло знает тайгу. Трудно будет. Всем вместе трудно. Помогать будем, но трудно. Не любим мы охотиться на хозяина. Медведя так зовем. Но раз надо, хозяина поднимать будем. Олени у нас есть. Но олени — если совсем плохо. Мало оленей».

Таныло говорил короткими фразами, и табачная слюна пузырилась на его губах. Кажется, ничего нового он не сказал, а в Марке его слова пробудили жгучую тревогу, словно только теперь он понял, что ждет людей на пустынном берегу реки. Нет, ему от этих людей не уйти. Мелькнула мысль о Колибри, оставшейся совсем в одиночестве, но он торопливо отогнал ее. На пути к Терпскому, когда он сидел рядом с Тамановым и золотистые мечи фар врезались в темноту ночей и гибли, раздавленные ею, мысль о Колибри неотступно шла за ним, думал он о возвращении к ней, но когда караван подошел к месту будущего города, посмотрел он на пустынный берег, скованную морозом тайгу и столбы дыма, поднимающиеся к небу; когда вырыли дымные ямы, и все, в том числе и он, стали походить на пещерных людей, и уже стало им безразлично, сколько копоти и сажи накопилось на лицах, понял Марк, что он не может, не должен уйти. На берегу это еще не было окончательным решением, но слова Таныло словно загородили ему дорогу назад.

Дед Игнат уложил в котомку котелок, остатки мороженого мяса, спички. Таныло говорил с сыном на своем языке, а Марк дописывал письмо Смирнову. Писал ему, что не может уйти назад. Если в Хабаровске решат послать новый транспорт с людьми, как он воспрепятствует этому? Всё, что он мог бы сказать, скажет Виноградов. Здесь же он принесет хоть какую-то пользу. Останется с нанайцами. Найдет связь с другими стойбищами. Всё продовольствие, какое может дать тайга, будет посылать на берег. Марк просил Смирнова написать Виноградову. Пусть тот побывает у Вавилова и Баенко, передаст им его письмо. Писал, что они поймут, что он, как коммунист, не мог поступить иначе.