Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«Ну, так мы с вами вернемся к вопросу о пересмотре списков лишенных избирательных прав. Вы всё еще не верите, что ваше тогдашнее исследование вопроса было ошибочным?»

Марк чувствовал угрожающие ноты в голосе Южного.

«Всё еще не верю», — сказал он. — «Хотите посмотреть?»

Он показал рукой на большой шкаф у стены. Две верхних полки были заняты зелеными папками.

«Это списки лишенцев до пересмотра», — сказал Марк. «Пятьсот сорок тысяч имен. На нижней полке, в коричневых папках, те же списки после пересмотра. Шестьдесят восемь тысяч имен. Как видите, народ внес существенные поправки в наши действия, товарищ Южный».

Южный сел на стул, на котором только что держал ногу. Вытянул в сторону Марка толстый указательный палец. Сказал:

«Вы мне политграмоту о народе, Суров, не читайте. Мы еще посмотрим, что это за народ, который корректировал работу партии».

«Списки лишенцев составлялись в административном порядке, и партия тут ни при чем», — упрямо сказал Марк.

Ему не хотелось напоминать Южному, что списки были составлены в ОГПУ.

«Это всё равно», — сказал Южный. — «Партия это и есть администрация. Партия — это мы».

Марк, подавляя в себе раздражение, сказал: «Насколько мне известно, вы — ОГПУ. Орган партии, карающий меч, всё что угодно, но не сама партия». Южный поднял голос:

«Вы мне политграмотой не оправдывайтесь», — прикрикнул он. «Я лучше вас всё это знаю, и нечего мне тут петрушку разыгрывать. Это всё не оправдание».

«Я не оправдываюсь», — сказал Марк тихо. — «Я не арестован. Если буду арестован, тогда буду оправдываться. Я лишь говорю, что решение крайкома и крайисполкома выполнено точно и успешно».

Южный поднялся и молча ушел. А еще через неделю из крайкома принесли постановление, принятое в опросном порядке: Марку объявлялся выговор за потерю бдительности. Марк кипел, а Вавилов молча слушал, когда он пришел к нему.

«Это несправедливо», — говорил он Вавилову. — «Ведь вы сами согласились, что пересмотр списков лишенцев был необходим».

«Согласился», — вяло подтвердил Вавилов.

«Тогда почему же выговор? За что? И почему мне одному?»

«Вопросы, на которые я не буду тебе отвечать».

«Только за то, что я хотел, чтобы в деле было меньше злоупотреблений?»

«Мне трудно ответить на эти вопросы, дорогой товарищ, но поверь: выговор — самое лучшее, что могло быть в. этом положении».

«Да за что же?»

«Видишь ли, за добрые дела надо платить. Одной рукой ты сделал доброе дело, а в другую получил выговор. Неужели ты думаешь, что это слишком высокая плата?»

Вавилов подошел к сейфу. Вернулся к столу с листом бумаги, молча подал его Марку. Секретное письмо, подписанное Южным. В нем предлагалось наказать Сурова за вмешательство в дела ОГПУ по составлению списков лишенных избирательных прав. Было сказано, что после исключения Сурова из партии, ОГПУ привлечет его к ответственности. Южный, как видно, не сомневался, что Марк из партии будет исключен. Вавилов протянул свой ответ. В нем было написано, что крайком расследовал факт вмешательства Сурова в дела ОГПУ и признал, что этот проступок имел место в силу неясности полученных им инструкций. Учитывая, что М. Т. Суров является молодым членом партии, в прошлом имеет заслуги перед революцией и совершил ошибку по недостатку партийного опыта, крайком решил ограничиться вынесением ему выговора.

«Понимаешь?» — спросил Вавилов.

«Да. Но все-таки…»

«Понимаешь, что не вынеси мы выговора, Южный вел бы дело. Конечно, он может наплевать на крайком и взять тебя за чуб, но тут Доринас замешан, а своего начальства Южный боится. Доринас говорил со мной, и мы решили… Впрочем, тебя это уже не касается. Давай на этом покончим. И помни, не всякая цена слишком высока, когда есть возможность сделать хорошее дело. Ты его сделал. Ну, и я тебе помог, так что выговор тебе, выговор и мне, хоть это и не написано. Надо быть гибким в наше время. По прямой не пойдешь, это ты пойми, Марк. Давно я замечаю, горяч ты, прямолинеен. Нет в тебе страха».

«Но я в своей стране, кого же мне бояться?»

«Это правда. Да только страна-то наша словно конь, поставленный на дыбы, своего же лошонка может растоптать. Ты говоришь — в своей стране, а я, что, по-твоему, в чужой? А ведь боюсь. Боюсь».

Растерянность овладела Марком. Он приблизился к пониманию особенности, над которой до этого не задумывался. Два начала воплотилось во всем, что делали люди — властное, нечеловеческое, и другое — человеческое начало, которое способно если не изменить хода вещей, то сделать его все-таки не столь жестоким. Самовластная система и безвластный человек стоят друг против друга. Система бездушна, чувства ей неведомы, она действует сама по себе, совершенно независима от людской воли. Беспрерывно действующий автомат. Но и не совсем мертва, система эта. Развивается по неведомым законам. Не терпит ничего абсолютного — ни добра, ни зла; только она одна абсолютна.

«Мы служим этой системе», — думал Марк, шагая в тот день по улице, — «но нам кажется, что система служит нам. Разве в ту ночь, в Спасске, не почувствовал ты себя рабом, Марк? Это тогда, когда желтолицый Иошима запустил свои тонкие пальцы душителя тебе в душу, и ты не убил его. Система запретила, ты покорился. Не так ли покоряются ей все люди? Не от гордыни ли происходит наша вера в то, что человек способен что-то создать и чем-то управлять? А может быть, человек самое управляемое существо земного мира? Может быть, он робот, наделенный памятью о своем человеческом происхождении? Вот, хоть Вавилов — раздавлен покорностью. Даже говорить стал по-книжному. А какой был человек! Да разве он один? Вся партия омертвлена. Каждый по-отдельности хочет добра, все вместе творим зло».

Недели через две после этого Марка вызвали к Вавилову. У него он застал Доринаса. Секретарь крайкома и главный чекист края были людьми одинакового возраста, а на Доринаса возраст не действовал. Марку всегда хотелось понять этого всесильного человека. При одном его имени, людям становится не по себе. А внешность заурядного профессора. Тонкие черты лица, клинышек бородки, всегда внимательный и доброжелательный взгляд голубых глаз и вежливая улыбка — что может быть обыкновеннее этого? Семен писал о нем Марку: рассчетливый, жестокий человек. Они в гражданскую войну вместе работали. Семен надеялся, что Доринас будет с Марком осторожен, не посмеет ударить — не потому, что работали вместе, а потому, что Семену известно кое-что, чего Доринас боится. Не это ли было причиной, что Южный не мог сломить Марка, замахивался на него не раз, а удара не получалось?

Когда Марк вошел к Вавилову, разговор шел о колхозах. Доринас кивнул Марку головой, здороваясь, а Вавилов показал рукой на стул.