Надежда Михновец - Три дочери Льва Толстого [litres]

Однако в целом культурная ситуация была сложнее. «С другой стороны, – как отмечает тот же историк литературы, – по окончании Гражданской войны в эмиграции усиливается критическое отношение к Толстому – к его нравственной проповеди и социальной теории. Многие деятели эмиграции говорят о необходимости борьбы с идеями Толстого, сыгравшими, по их мнению, далеко не последнюю роль в разрушении России. 〈…〉…восприятие Толстого как идейного предшественника революции было распространено в эмиграции долгие годы» [1397].

В 1920-е годы в Европе появились многочисленные статьи и книги о Л. Н. Толстом, проходили диспуты. В феврале 1926 года отметили 15 лет со дня кончины Л. Н. Толстого, на Толстовском вечере выступила Сухотина-Толстая, Куприн, Бальмонт, Хирьяков, Саломон [1398]. В марте 1927 года Татьяна Львовна писала брату Сергею: «Здесь в Сорбонне каждую пятницу проф. Кульман читает лекцию студентам о Льве Толстом. Это длится уже второй год. Я иногда хожу слушать и всякий раз возмущаюсь до глубины души тупостью, непониманием и искажением личности и взглядов Толстого. Поистине „глуп как профессор“, как говаривал отец. А еще на днях слушала лекцию Ив. Бунина о том, как он был толстовцем. Это было очень трогательно, хотя и без сочувствия к толстовству» [1399].

28 января 1930 года состоялось толстовское заседание Франко-русской студии, свои доклады прочли тот же Николай Кульман, Станислас Фюме, а в дискуссии приняли участие Татьяна Сухотина-Толстая, Николай Бердяев, Марк Слоним, Кирилл Зайцев, священник Леон Жилле и др. [1400]Во время этих диспутов не раз возникало напряжение: выступающие по-разному оценивали значение и религиозно-философские взгляды Льва Толстого. В центре тех споров стояли важнейшие для людей переворотившегося мира вопросы. И старшая дочь продолжала нести свою вахту, принимая восторженные отклики о Толстом и отражая ожесточенные нападки на него.

Старшие дети Толстых заботились о памяти не только отца, но и матери. Сергей Львович прислал из Москвы копию с дневника С. А. Толстой со времени ее замужества. Рукопись была сопровождена его предисловием и комментарием. Предполагалось, что в Москве дневник будет издан в августе 1928 года, и старшие дети, Сергей и Татьяна, решили опередить появление плохих переводов с русского на европейские языки (между Советской Россией и европейскими странами не было литературной конвенции) и одновременно опубликовать дневник в Европе. Татьяна Львовна полагала, что можно сделать перевод на чешский язык и издать его в Чехословакии, а на французский язык она переведет дневник сама. Впрочем, брат и сестра беспокоились напрасно: в Москве издание дневника растянулось на несколько лет: он выходил частями – в 1928 (первая часть), 1929 (вторая часть), 1932 (третья часть), 1936 (четвертая часть) годах [1401].

В дневниковой записи от 22 мая 1929 года Татьяна Львовна отметила:

«Вчера в „Последних новостях“ был фельетон о дневнике матери, второй части. В последнее время в воздухе носится не только оправдание, но сочувствие ей и в противовес осуждение отца.

Когда я взялась ее публично защищать – я не сделала этого.

Обложка книги В. А. Жданова. 1928

Обложка книги А. Л. Толстой. 1928

Конечно, отец был тысячу раз прав, когда отказывался кому-либо когда-либо возражать на все клеветы, нападки, подделки.

Можно молчать, когда на тебя нападают. Но когда нападают, не понимая, на самых близких и любимых людей – трудно молчать. А со стороны подбивают: „Вы не имеете права молчать. Всякий скажет, что если дети молчат – значит говорят и пишут правду“» [1402].

Николай Гусев совершенно справедливо полагал, что из всех детей Татьяна Львовна – самый объективный свидетель драматичного разлада между родителями. «Я считаю Вас не только лучшим, но единственным знатоком Софьи Андреевны и ее отношений ко Л. Н., – писал он 11 мая 1927-го из Москвы. – Никто не мог так ясно и тонко в ней разобраться, как Вы, потому что Вы женщина… притом близкая и состоявшая с ней, несмотря на разницу лет, на равной ноге» [1403].

Прочитав третью часть дневника матери, Татьяна писала брату в Москву: «Страдала она несомненно, но что нужно было ей, чтобы не страдать, – невозможно придумать. При всяких условиях, во всякой обстановке, при всяком к ней отношении она нашла бы причины для страдания и выставления себя мученицей.

Издание дневников С. А. Толстой. 1928–1929

Если читать этот дневник между строк, то чувствуется, какая иногда поднималась в ней ненависть к папá и как иногда она думала о его смерти как об освобождении. Как только наступала опасность – так она пугалась.

А он ее нежно и глубоко любил. И только потому он раньше не ушел. Раздражала она его неистово. И немудрено. Надо было иметь огромный запас терпения, чтобы выносить ее приставания, ее желание выставить себя, с одной стороны, несчастной жертвой, отдающей всю жизнь злому, противному мужу; а с другой – моложавой, с высокими стремлениями „милашкой“.

Но отец видел ее положительные стороны, которые были ему трогательны: ее усилия превозмогать свои дурные стороны, ее старания быть лучше. И она была ему бесконечно жалка. Не люби он ее – давно бы ушел из дома.

Есть неточности и, главное, фальшивое освещение многих фактов в ее дневнике. Между прочим, по ее крымскому дневнику выходит, что она почти исключительно одна ходила за отцом, тогда как у нас всех было впечатление, что она меньше нас всех дежурила у него и ходила за ним.

Я как будто ее осуждаю. Нет. Как при ее жизни, так и теперь я ее любила и люблю, и глубоко жалела и жалею ее. И главное, не могу ее считать ответственной, поэтому мне легко ее не осуждать» [1404].

Во время работы брата над дневником матери 1910 года, который Татьяна Львовна ранее не читала, она писала Сергею Львовичу: «Я думаю, что ты сумеешь беспристрастно осветить все положение. Мы с тобой потому могли правильно судить, что, во-первых, мы любили и мать, и отца (чего нельзя сказать об остальных детях); и во-вторых, потому что для нас материальная сторона не имела значения. Конечно, мы оба заслуживаем одного упрека: это то, что мы недостаточно активно вмешивались в махинации Черткова и Саши. В жизнь же родителей надо было вмешиваться только для того, чтобы дать им сговориться между собой без всяких посредников и „отстранителей“ матери» [1405].

Все сказанное Татьяной Львовной – ценнейшее свидетельство сути происходивших в Ясной Поляне событий. Это правда, являющаяся правдой. Татьяна Львовна убеждала старшего брата не оставлять работу над воспоминаниями: «Может быть, ты никаких новых событий не опишешь. Но освещение очень драгоценно» [1406].