Надежда Михновец - Три дочери Льва Толстого [litres]

11 июля 1930 года Татьяна писала брату Сергею, что полученные за перевод дневника матери деньги – его и свою доли – она израсходовала: «У меня умирала основанная мною школа живописи за недостатком денег, и я должна была вложить в нее все, что у меня было своего и чужого. Школа тем не менее умерла» [1407].

В конце августа 1930 года академия прекратила свое существование. Вместе с тем Татьяна Львовна и в последующие годы пыталась помочь своим бывшим преподавателям. Она предложила Николаю Дмитриевичу Милиоти устроить совместную с Ф. А. Малявиным выставку в Риме. Идея не была осуществлена, но Милиоти побывал у дочери Толстого в Риме. Потом он обращался к ней за помощью, испытывая серьезные материальные затруднения. В одном из последних своих писем к дочери Толстого он написал: «…Вы из какой-то страны правды, которую открыл Толстой, которого я нежно люблю и идеи которого, несмотря на все несходство наших жизней, мне кажутся истиной» [1408].

В парижские годы Татьяна Львовна не раз выезжала в Италию, в 1926 году прочла лекцию в Филологическом обществе Милана, в 1929 году посетила с культурно-просветительской программой Турин, Милан и Рим [1409]. На одной из лекций состоялось знакомство Татьяны Львовны с итальянским славистом Этторе Ло Гатто. Позднее он не без иронии вспоминал: «Я отличился на этом вечере, задав ей щекотливый вопрос: каково было отношение детей к печальному конфликту между Львом Николаевичем и Софьей Андреевной и кого они поддерживали» [1410]. В 1928 году Татьяна Львовна попросила его вывезти из Советской России коробку с ее бумагами, перепиской и дневниками. Все это ей необходимо было для дальнейшей работы над лекциями, переводами и книгами об отце и о семье.

В дневниковой записи от 2 мая 1929 года Татьяна Львовна отметила:

«Я в молодости хотела быть художницей, писательницей, актрисой, пианисткой. Иногда хотела быть сподвижницей, а иногда львицей, покорительницей сердец и хозяйкой артистического салона, иногда просто женой и матерью.

Но всегда, в продолжение всей жизни – впереди всего стояло дело отца и его работа. Делала я ее плохо по мелкости своей природы, иногда небрежно – жизнь уносила, – но никогда я не усомнилась в том, что это дело должно быть для меня самым важным» [1411].

И вновь Лев Толстой словно протянул руку помощи своей дочери и внучке. Зимой 1928 года Татьяна Татьяновна много играла в театре, а летом ее пригласили сыграть в Лондоне на английском языке Анютку в толстовской пьесе «Власть тьмы». Она поступила в труппу Жоржа и Людмилы Питоевых. «Роли у меня были маленькие, – вспоминала Т. М. Альбертини-Сухотина, – я была молода. Однако это было чудесное время в моей жизни» [1412]. Питоев поставил спектакль «Живой труп», который имел успех во многом благодаря Татьяне Львовне: она «согласилась представлять пьесу перед началом спектакля». Затем, в 1929 году, труппа отправилась на гастроли в Бельгию, Швейцарию и Италию [1413], где произошло судьбоносное событие в жизни двух Татьян: «В Риме знаменитый журналист Луиджи Альбертини, бывший директор газеты „Коррьере делла сера“, пригласил актеров к себе во дворец, расположенный напротив дворца Квиринал [1414]. Его сын Леонардо, доктор юридических наук, влюбился в Танечку и через несколько месяцев женился на ней» [1415].

Начинался новый этап в жизни Татьяны Львовны и ее дочери.

Крутым был поворот и в жизни Александры Львовны, правда она, в отличие от старшей сестры, шагнула в неизвестность – в точном смысле этого слова. В конце лета 1929 года Александра получила телеграмму из Японии: газета «Осака майнити симбун» приглашала ее приехать для чтения лекций о Толстом. Александра сумела убедить власти в необходимости командировки, и ее отпустили, ограничив срок пребывания в Японии 1 января 1930 года. И осенью А. Толстая вместе с приятельницей по Яснополянской школе Ольгой Петровной Христианович и ее дочкой Машей (Тусей) отправилась в противоположную от Москвы сторону – в Японию [1416]. Минуя железнодорожные станции с пустыми буфетами, они колесили по грязной и нищей Советской России. В тот год движение людских потоков было интенсивным: кто-то по своей воле или вопреки ей ехал строить Магнитку (в стране был взят курс на индустриализацию), кулацкие семьи следовали на север Урала и в Сибирь – кто без права на переписку, а кто и без права на жилье и работу (разворачивалась коллективизация, сопровождавшаяся подобными следствиями).

Испытав многочисленные трудности в дороге и добравшись до места назначения, Александра Львовна изумилась: «Я и не представляла себе, что Россия так отстала от цивилизации». Познакомившись с реалиями японской жизни, она воскликнула: «Какой контраст с советской нищетой!» [1417]Здесь на каждом шагу все – другое: вот увидела студенток и тут же отметила: «У нас в России сейчас нет таких чистых, детских лиц» [1418]. Восточная страна-красавица явилась перед ней как праздничный и сказочный мир.

А. Л. Толстая в Японии. 1929

Глубина потрясения от встречи с новой культурой была такой, что и спустя годы написанный Александрой Толстой рассказ «Волшебная страна Япония» предстает как яркое сиюминутное впечатление. Часть повествования – пристальное всматривание в предметы, в особенности устройства внутренних помещений, в обычаи и ритуалы чаепития, приветствий и расставаний. Мир японской культуры был воссоздан ею любовно и талантливо.

О своем решении покинуть Советскую Россию Толстая писала: «Оставаться же я могла только при условии, если бы можно было сесть в тюрьму. Потому что на свободе в России могут теперь жить только люди или ничего не делающие, таких почти нет, или подлецы. Садиться в тюрьму было страшно. Но на свободе жить там невыносимо! Я думаю, что скоро там будут пытаться запрещать дышать!» [1419]

В Японии же Александра Львовна ощутила себя иначе:

«Ну, милая моя старая сестра, – хотя и молодая сестра стала совсем седая, – пишу тебе из Токио. Урра! Пишу тебе свободно, не думая о том, что за каждое лишнее слово могут посадить в тюрьму или лишить места. Как хорошо дышать, как хорошо ходить по улицам свободно, есть настоящий хлеб без карточек, покупать что хочешь, если есть немножечко денег в кармане, не думать о том, чем прикрыться.

Хожу по улицам и улыбаюсь, как влюбленная, как старая дура, как сумасшедшая» [1420].

Близкой по духу была реакция старшей сестры на европейскую жизнь: «И как это ни странно – здесь чувствуешь себя ближе со всеми, чем на своей родине, где в каждом чужом человеке подозреваешь шпиона или во всяком случае недоброжелателя» [1421].

В Японии необычным было все. Как-то вечером к Александре Львовне пришли сельские учителя местной школы, где семь лет они учат разным предметам, подготавливая к средней школе. Она передала запомнившееся: