Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

Регентский совет, который был определен на время отсутствия императора, первоначально состоял из министра внутренних дел Валуева, директора высшей полиции [1125]графа Петра Шувалова и генерала Милютина, временного представителя военного министерства [1126]. Рабочая нагрузка, которая была взвалена на этих господ, настолько сильная, а связанные с делами волнения настолько утомительны, что Валуев серьезно заболел.

Уже как десять дней тому назад Горчаков присоединился к регентству, но уже в прошлую субботу перенес сильный приступ лихорадки, поскольку повторяющиеся, часто продолжающиеся по несколько часов совещания с остальными членами и главами ведомств для его нервно-возбудимой натуры тем утомительнее, когда он наталкивается на взгляды и мнения, которые признает совершенно устаревшими и не соответствующими духу времени, и должен опровергать их всеми средствами своего красноречия.

В присутствии графа Туна князь Горчаков конфиденциально высказался вчера по этим вопросам следующим образом: «Je vous avoue que la situation est très-grave et on ne peut pas se dissimuler qu´un mauvais esprit règne à St. Pétersbourg et en général en Russie. Les démonstrations des étudiants ne doivent servir qu´à couvrir d´autres desseins. Quant à nos autorités, il faut reconnaître que, dans le courant de l´été, elles ont manqué d´habileté et d´énergie dans le maniement de ces affaires. Maintenant il faut agir avec beaucoup de fermeté, tout en ménageant d´une certaine façon les étudiants [1127]».

«Упоение не восторг» — это, действительно, правда. Эта кёнигсбергская романтика! [1128]

Дела здесь становятся все более безумными. Студенты в первый день в крепости не получали еду, поскольку на это «отсутствовал Prikas». Ранее за день — восемь, теперь же — двадцать пять копеек за питание!

Пожилой Нессельроде вернулся помолодевшим. Я писал тебе уже, что в Варшаве теперь три партии? Parti Montalembert [1129], monde à l´envers et monde avec Lambert [1130]. По отношению к последнему все больше напряжения, поскольку он так долго медлит.

Вчера вечером большой музыкальный прием у Елены Кочубей с Тамберликом [1131], Грациани [1132], Фиоретти [1133]и Маутье-Дидье [1134]; великолепно — но очень душно. Моя интуиция подсказывает мне, что этой пышности здесь когда-то придет конец. Ни один крестьянин не подписывает договор; все говорят или думают: император еще не сказал своего последнего слова, он вскоре сделает нас свободными.

Дорогой Шлёцер!

С первого (числа — В.Д.) Бисмарк с семьей снова здесь. Я хочу хорошо провести время. Прошение о четырнадцатидневном отпуске в Берлин отправлено. Если по телеграфу не придет отрицательный ответ, я отправлюсь на этой неделе на пароходе с Туном, который уезжает на свою родину на две — три недели.

10 (числа — В.Д.) э<���того> м<���есяца> Бисмарк был принят императором в Царском (Селе — В.Д.) [1135]. Из разговора заслуживает внимание одно высказывание императора, которое было охарактеризовано Бисмарком как совершенно верное. Страшная опасность внутреннего положения России, однако, этим не изгоняется. Обстоятельства вышли из-под контроля князей и государственных деятелей. Александр (II — В.Д.) сказал: «Русский народ видит в монархе помазанного Богом отеческого и неограниченного правителя. Это чувство почти религиозной силы не имеет ничего общего с личной преданностью. Его нельзя раздробить. Если бы я позволил отдельным представителям дворянства или нации принимать участие во власти, я бы ослабил ее без какой-либо компенсации. То почтение, с которым русский народ испокон веков предстоял пред троном, пропало бы. Что бы стало с делом крестьян и помещиков?» [1136]В этом случае Бисмарк думает о возможности крестьянской войны. Горчаков, как известно, придерживается противоположной точки зрения, нежели император.

Кроме того, Александр (II — В.Д.) рассказал о случае, который произошел с ним во время его недавнего пребывания на юге при купании. Незнакомый с сильным прибоем Черного моря, он был так резко сбит с ног волной, что слуга должен был поднять его. Здесь говорили о покушении.

Итак, до скорой встречи!

Какие же замечательные гусиные грудки! Тысячу раз спасибо!

Только что получил твое письмо. Перспектива ехать с тобой в Любек — восхитительна!

Я с воскресного утра здесь. Ехал из Петербурга по 12° холоду и великолепному санному пути, т.е. по ледяной дороге [1137]. В воскресенье обедал у Бернсторфа, в понедельник у Рачинского, сегодня — у Будберга, предстоящие дни заняты; кроме того, у меня много дел и визитов.

Я надеюсь, я говорю: я надеюсь — в субботу или воскресенье прибыть к Вам. Через двенадцать дней я думаю возвращаться в Петербург. Сейчас по уши погряз в делах.

О своем прибытии в Штеттин я сообщу своевременно.

Только что был у Бернсторфа, чтобы сообщить о своем отъезде. У него было совещание с Ранцау [1138]и Грунером. Через последнего он велел передать мне, что не может меня видеть сегодня; я должен, однако, остаться еще здесь.

Я очень раздосадован.

В пятницу Бернсторф одобрил мой отъезд в понедельник. Почему же сейчас нет? Я излил свой гнев на Грунере, который своим любезно робким манером tout confidentiel [1139], как обычно, сделал мне много таинственных намеков в отношении лестных причин, которые противились моему отъезду.

Вчера в 3 часа снова был у короля и королевы, наш разговор продолжался около часа. Они были слишком милы.

P.S. Королева шлет мне графиней Хакке [1140]свой прощальный привет.

Сегодня вечером я отплываю.

Бернсторф хотел занять меня здесь. Так дело не пойдет:

Поскольку я не могу более оставлять Бисмарка одного;

Поскольку мне не особенно интересно вот так просто вписываться сюда.

Первое я озвучил графу в среду на большом дипломатическом приеме, на который он пригласил меня.

В следующий вторник серебряная свадьба Бендеманов [1141].

Прощайте!!!

В прошлую среду, в 4 часа, я прибыл сюда, однако попал сразу же в такую суету, что смог написать лишь сегодня.

Путь сюда был скучным. В нашем почтовом рядом с проводником ехал один сумасшедший. Этот человек был русским, камердинер графа Соколова в Висбадене, помешался, был отправлен оттуда графом с одним глупым жителем Нассау, чтобы добраться до Москвы. В Висбадене он успокоился. Однако снежные дороги так взволновали его, что этот нассауэц не мог с ним справиться в одиночку и ему пришлось брать в Вилькомире еще одного сопровождающего.

Переправа через Неман в полночь на полупустой барже, окружаемой плавающими льдинами, которые из глубины ночи налетали на нас подобно чудовищам; простая маленькая сальная свеча у штурвала стала для паромщиков источником информации, но его не хватало. Nitschewo! При этом еще и сумасшедший в барже, которого можно было заставить сидеть тихо лишь ужаснейшими угрозами. Все это очень драматично — в памяти.