Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

Вчера утром, в 10 часов, мы похоронили пожилого господина при прекрасной погоде без особого блеска на Смоленском кладбище. Английский священник прочитал в англиканской церкви только короткую молитву. Затем последовало несколько органных аккордов, и в конце заключительная молитва. Один русский сказал об этом простом обряде: «C´est une farce [1194]».

За месяц до его смерти, 25/13 февраля — вторник масленичной недели — я вместе с Хрептовичем и (его — В.Д.) супругой [1195], Плессеном и Кённерицем приняли участие в незабываемом обеде у графа. Он в тот день был таким разговорчивым, что Хрептович сказала мне после обеда, что она редко видела своего отца таким.

Незадолго до моей берлинской поездки я вручил ему свой труд о семье Мейернов. После моего возвращения он сразу же обратился ко мне: «нам нужно было бы однажды снова отобедать вместе, чтобы продолжить наши исторические беседы. Нам еще нужно поговорить о «Мейерне», Байройте, Вестфальском мире и проч<���ем>» [1196]. Тем временем в конце января он заболел и так страдал, что уже тогда ожидали его кончину. Грудная водянка проявлялась все более отчетливо. Я уже потерял надежду снова увидеть его.

24/12 февраля, в понедельник, в 4 часа я отправился гулять в Летний сад. Хрептович проезжала мимо в санях, велела остановиться и спросила меня, получил ли я ее пригласительный билет, который она написала мне утром из рабочего кабинета своего отца. Поскольку меня уже не было несколько часов дома, я и не знал об этом приглашении. Я остолбенел.

На следующий день в 5¼ я вместе с Кённерицем отправился к графу. Вместо того чтобы встретить умирающего, мы встретили графа внешне совсем не изменившегося. Он сидел в халате в своем зеленом кабинете. Там в одном углу стояла софа, а в другом — его рабочий стол. За последним висели (картины — В.Д.) Суворова, Веллингтона, Россини и Шиллера. Он же любил Шиллера более всего; когда он отправлялся в Киссинген, из книг он брал в основном работы Шиллера. Рядом со столом на небольшом шкафу стояли миниатюрные портреты Хрептович, супружеской пары Зеебах и фрау фон Калергис. В целом кабинет простой и строгий, без украшений и роскоши.

Мы отобедали в небольшой зеленой столовой, где висели портреты отца пожилого графа [1197]и его тестя, министра финансов графа Гурьева [1198]. Кроме супружеской пары Хрептович, Кённерица и меня там также был еще и Плессен.

Старик съел с большим аппетитом полтора блина, выпил после супа свою мадеру, затем Moselle mousseux [1199], которое ему очень понравилось, и попробовал все блюда. От удивления мы не могли прийти в себя. Никакого кашля, никакой тревоги, никакого свидетельства прошедших страданий. Самым заметным, однако, была его душевная свежесть. Последние дебаты по гессенскому вопросу, за которыми он внимательно следил в высоко оцениваемой им «Крестовой газете» [1200], равно как и новое территориально-административное деление и прочее — очень занимали все его дни. Он справлялся о Шульце-Деличе [1201]. «Один англичанин, — произнес он, — сказал однажды одному пруссаку, что Англия с радостью отказалась бы от своего Self Government [1202], если бы она могла получить такое же управление, как прусское. И сейчас это самое хорошее управление — и замечательную армию у Вас хотят разрушить. Это гладко не пройдет; это закончится государственным переворотом».

И тут вмешался Плессен, который всегда получает удовольствие от того, что впутывает меня и других в политические дискуссии и при всей дружбе подливает масло в огонь: «но, господин граф, господин ф<���он> Шлёцер и Кённериц презирают «Крестовую газету»; они оба — дитя своего века, которые читают только «Фольксцайтунг» [1203]и «Национальцайтунг» [1204]. И уже после этого наш разговор — к тому времени мы уже вышли из-за стола — стал оживленным, поскольку граф захотел наставить меня на путь истины. Из всего, что он сказал, изливалась большая любовь и уважение к Пруссии. Тут мы дошли до Наполеона I [1205].

«Наполеон, — сказал граф, — был великим в отношении управления и стратегии; в остальном же — негодяй. Вы бы это и сами почувствовали, (если бы сопереживали тому — В.Д.) как он жестоко обошелся с бедной Германией». При этом пожилой господин все более оживлялся и каждую секунду поправлял свои очки — свидетельство его большого волнения.

Я возразил ему: «но Германия ему косвенно многим обязана, поскольку без него мы бы и не вышли из болота Священной Римской империи [1206]».

Граф: «ах, Наполеон не был нужен для этого! Поверьте мне, это все бы разрешилось само собой! (как характерны эти слова для человека, который в течение тридцати лет так успешно работал с Николаем (I — В.Д.), но теперь перед своей смертью видит, как рушится все его дело!) Но таковы немцы — сегодня они молятся на этого истязателя».

И хотя я уже наперед предчувствовал недовольство доброго пожилого господина, я не смог отказать себе в том, чтобы спросить его: «а слова Руссо [1207]— Les grandes pensées viennent du cœur [1208]— Вы бы не применили в отношении Наполеона?»

Граф (очень раздраженно): «Du coeur? [1209]» При этом он поднялся, быстро прошелся по столовой и вскрикнул презрительно: «тот человек не имел сердца. А чьи это слова?»

Я: Руссо.

Граф: Хоть бы и Руссо, который своими писаниями внес столько зла в мир. Как говорится, Вы бы видели Германию в 1806 году — это страдание, это бедствие!

Лишь после я слышал, кстати, что эти слова принадлежали не Руссо, а Вовенаргу.

После того как мы обсудили разные дела, граф неожиданно повернулся ко мне, положил свою руку мне на колено, посмотрен на меня удивленно и сказал мне вполголоса: «теперь как Ваш друг и друг Вашей семьи я хочу дать Вам хороший совет, это совет пожилого человека. Пока такие события творятся в Пруссии, не заканчивайте свою дипломатическую карьеру, не отправляйтесь в Берлин, чтобы не быть там впутанным в тамошние истории».

Я: Это тем более особенно, поскольку как раз сейчас, я хочу Вам довериться, часто идут разговоры о том, что я должен работать в министерстве.

Граф: Тогда отправляйтесь. Но не позволяйте себе голосовать, не выступайте с речами в парламенте. В итоге это все закончится там тем, что все, что находится в авангарде, будет повешено. Сделайте так, чтобы Вы в скором времени уехали оттуда, в Лондон или Париж.

Очень характерно было лицо старика, когда речь зашла о любезных Тунах, об очаровании их семьи, их дома, их представительстве, их набожности, по поводу чего один из присутствующих сказал, что графиня настолько благочестива, что она все еще предсказывает Австрии счастливое будущее: «Святой Леопольд [1210]еще развернет над Австрией свой плащ». Эти слова повторил пожилой Нессельроде: «Святой Леопольд?!»

При упоминании имени Бисмарка он подтвердил историю, что тогдашний посланник при Союзном сейме, когда он был вызван в 1852 г. из Франкфурта в Берлин, чтобы быть представленным царю Николаю, получил требование срезать свою окладистую бороду: «Я это и так знаю, поскольку сам внушил это ему через Будберга».