Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

И во второй раз Ху немедленно оказал действенную помощь. Вместо прежних появились другие сотрудники орготдела, в целом дружелюбные. Тон бесед резко изменился, и по согласованию с нами довольно быстро был выработан более приемлемый текст оргвыводов. Правда, и здесь сохранили упоминание о том, что Ли Лисань «доверял жене некоторую информацию, не подлежащую разглашению». Ставя свою подпись на этом документе, я сделала приписку с принципиальной оговоркой:

Тов. Ли Лисань был высокодисциплинированным членом партии и никогда не позволял себе разглашать внутрипартийную информацию. Если он что-то и говорил мне, то только то, что не нарушало требований партийной дисциплины.

В те времена все эти формулировки казались очень важными, так как их заносили в личное дело. А кто мог поручиться, что через каких-нибудь пять-десять лет не поднимется новая волна шельмований и архивные бумаги не будут пущены в ход! У всех пробегала по телу дрожь при мысли об этом. К счастью, в конце 70-х годов по инициативе Дэн Сяопина и Ху Яобана от лица партии было торжественно заявлено, что политических кампаний больше не будет. И в целом так оно и произошло.

Хочу здесь сказать, что Ху Яобан энергично и участливо вел себя не только по отношению к нашей семье. Именно благодаря Ху Яобану в короткие сроки была проведена последовательная реабилитация всех пострадавших от репрессий – и не только во время «культурной революции», но и в прочих политических кампаниях. Вернулись на прежнее место работы даже «правые элементы», которые провели «в местах не столь отдаленных» более двадцати лет. Большинству реабилитированных выплатили зарплату, недополученную из-за репрессий. Мне на руки выдали двадцать тысяч юаней – по тем временам огромная сумма! Мы на нее обзавелись всем необходимым для дома, а через пару лет даже купили автомобиль – подержанную тойоту, одну из первых частных автомашин в Пекине.

Полная и безоговорочная реабилитация всех пострадавших – такова была позиция Ху Яобана, отражавшая его собственное видение вещей. Для нашей же семьи Ху Яобан вообще стал добрым гением, одним росчерком решавшим сложные проблемы.

Вот, например, проблема жилья. Еще в Юньчэне я с дочерьми говорила о том, что по возвращении в Пекин хорошо бы попросить отдельную квартиру. Пределом моих мечтаний было проживание в доме специалистов в нашем университете. Но мои подруги в Пекине в один голос закричали:

– Что ты! Ты должна просить большего в соответствии с рангом Ли Лисаня. Обращайся в орготдел.

Во втором письме к Ху Яобану, помимо вопроса реабилитации, я упомянула и о жилье. В те времена жилищный вопрос был одним из самых насущных и болезненных. А тут еще стали возвращаться репрессированные, которых надо было как-то устраивать. Подготовленный для них микрорайон быстро был заселен, я со своим прошением опоздала. Пришлось ждать. Проезжая по главной улице города в районе Мусиди и глядя на строящийся дом, который, как говорили, должен был перейти в ведение Госсовета, я гадала про себя: дадут нам в нем квартиру или не дадут? И вот в канун 1 октября 1979 года позвонили из орготдела ЦК и известили, что можно посмотреть квартиру. Мы тут же помчались всей семьей и так долго там задержались, наслаждаясь простором, солнечным светом в комнатах, белизной кафельной ванной, что управдом, обеспокоенный, полез без лифта на шестой этаж, чтобы проверить: что же там семейство Ли Лисаня делает в пустом помещении?

Когда я позднее, в начале 80-х годов, прочитала «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, то нашла полное соответствие своим ощущениям. Когда человек, лишенный всего, возвращается в нормальные условия, то каждая мелочь становится для него радостью, начиная с унитаза и кончая телефонным аппаратом в доме.

Ху Яобан на протяжении всего времени, что оставался у власти, был нашим ангелом-хранителем. В 1983 году, когда шла подготовка к открытию дома-музея на родине Ли Лисаня, встал вопрос, чьей рукой будет выведено название музея над главным входом. В Китае этому придается очень большое значение. Организаторам музея очень хотелось видеть каллиграфическую надпись, сделанную Дэн Сяопином. По их просьбе я подготовила письмо и передала по своим каналам. Однако Дэн под предлогом того, что у него плохой почерк, дипломатично отказался, «отфутболив» другим. В итоге нам сообщили, что в ответ на мою просьбу надпись вызвался сделать Ху Яобан. Честно говоря, я была этому несказанно рада, так как считала, что Ху больше всего подходит для этого дела. И не потому, что он тогда занимал пост Генерального секретаря партии, а Дэн вроде бы им не числился. На мой взгляд, Ху по своему характеру больше других походил на Ли Лисаня – такой же прямой, открытый и безоглядный в своих действиях. И тоже жестоко пострадавший от репрессий. По работе он никогда близко не сталкивался с Ли Лисанем и не был ничем ему обязан, не приходился ни родственником, ни свойственником. Но вот, видите, принял в его и в моей судьбе самое искреннее участие.

Летом 1986 года я увиделась с Ху Яобаном в последний раз – и совершенно неожиданно. Связано это было со вторичным появлением Крымова, Го Шаотана. Он приехал опять-таки с дочерью по приглашению Общества китайско-советской дружбы, и Ху Яобан по этому поводу устроил банкет в Доме народных собраний. Приглашенных было немного – всего два стола, то есть человек двадцать. В основном старые друзья Го Шаотана или их вдовы (как я) – все как один пострадавшие из-за этого знакомства в годы «культурной революции». Полагаю, что Ху устроил прием в таком составе неспроста – это была еще одна возможность подчеркнуть, что дело закрыто, или, точнее, что вся эта «шпионская группа, созданная Го Шаотаном» просто была высосана из пальца. Со странным чувством вглядывалась я в знакомые постаревшие лица тех, кто когда-то сидел у нас дома на Бэйцзигэ, за нашим столом. История будто повторялась, только Ли Лисаня с нами не было.

Ху Яобан был очень приветлив со мной, стал расспрашивать, как жизнь, есть ли какие-нибудь проблемы. И тут меня словно что-то толкнуло – я пожаловалась, что есть трудности с отдыхом, а в моем возрасте это крайне важно, я ведь еще работаю.

– Что же вы раньше ко мне не обратились? – пожурил меня Ху. – Если будет еще что, не стесняйтесь.

В то время я после двадцатипятилетнего перерыва как раз собиралась съездить в Москву, оформление выезда и въезда проходило сложно и долго. Но вот в середине июля, когда наконец-то был назначен день моего отъезда, через несколько дней после описанного банкета вдруг появились посланники Ху Яобана и от имени канцелярии ЦК предложили провести лето в цековском доме отдыха в Бэйдайхэ. Что делать? Москва или Бэйдайхэ? Поскорее попасть в Москву было моей страстной мечтой, но я понимала, что от предложения ЦК отказываться нельзя. Спешно переделала билет, и мы отправились к морю всей семьей.