Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Летом 1978 года неожиданно объявился сын Ли Лисаня Жэньцзюнь. Никого не спрашивая, приехал ко мне в Юньчэнь. Мы не виделись лет двадцать. За эти годы он тоже хлебнул сполна. В начале 60-х годов его под благовидным предлогом перевели на гражданку (после окончания института он в чине военного офицера преподавал русский язык в военно-морском училище), но реальной причиной были сгущавшиеся вокруг меня и Ли Лисаня подозрения в «шпионстве». «Культурную революцию» Жэньцзюнь встретил школьным учителем в захолустном городке провинции Хунань. Он всегда был быстр на слова и на действия, как и отец, и очень скоро попал в тюрьму, где ему припомнили и происхождение, и участие в гоминьдановской молодежной организации, и «шпионские связи». Набрался такой «букет», что ему вынесли смертный приговор, и он уже ожидал его исполнения. К счастью, даже во времена «культурной революции» «тройки» в Китае не применялись, приговор был отправлен в высшие инстанции на утверждение, а там «расстрельный список» урезали, и Жэньцзюнь остался в живых.

Забыв о своем былом нерасположении, я искренне радовалась его приезду. Постарев, Жэньцзюнь стал еще больше походить на отца. Крупный рот, хунаньский акцент, манера держать сигарету в тонких пальцах – все это так напоминало мне Ли Лисаня!

Жэньцзюнь, как и Инна, был уверен в том, что мое пребывание в Юньчэне скоро должно подойти к концу. И они не ошиблись.

Холодным декабрьским вечером 1978 года, уложив Павлика, я сама тоже улеглась пораньше – что еще делать в еле-еле отапливаемой комнате при свете тусклой лампочки? И вдруг стук в окно: – Откройте!

Еще не разобравшись спросонья, кто это, я накинула на себя одежку и, встревоженная, вышла во двор. Едва отперла калитку, как большая темная фигура шагнула внутрь. Раздался возбужденный голос: – В Пекин! Поехали!

Только сейчас я разобралась: это же Лю Хэчжун, муж Инны! А где сама Инна? Выяснилось, что получено разрешение на мое возвращение в Пекин, и Инна вместе с представительницей нашего института находятся в Тайюане, главном городе провинции Шаньси, где в провинциальном комитете партии занимаются оформлением моего выезда с места поселения.

События получили толчок благодаря недавно состоявшемуся пленуму ЦК КПК, на котором одержали победу сторонники Дэн Сяопина. Было принято решение о передаче на пересмотр всех дел, которыми занимались так называемые Канцелярии по спецделам, созданные в период «культурной революции». Теперь судьбы ошельмованных «предателей» и «шпионов» переходили в руки орготдела ЦК, а им заведовал бывший комсомольский вожак Ху Яобан, любимец Дэн Сяопина, сам жестоко пострадавший от хунвейбинов. Слух об этом переломе моментально распространился по всему Пекину. Друзья советовали Инне не ждать, а обратиться для ускорения дела непосредственно к Ху Яобану, сын которого со школьных лет дружил с сыном Эми Сяо Виктором. Витя повез Инну к Ху с прошением. Самого хозяина в тот вечер дома не было, но дети обещали все передать.

Дело было в субботу, а уже в понедельник Ху Яобан поставил на письме резолюцию и запустил ее по инстанциям. Во вторник Инну вызвали в орготдел и сказали:

– Дело ваших родителей будет пересмотрено, но на это потребуется время. А пока Ху Яобан дал согласие, чтобы вы забрали маму к себе, пусть она в Пекине дожидается реабилитации.

Возвращение в Пекин – это на тот момент было для меня с детьми самым главным. Странно, что в орготделе попросили сделать все быстро и не поднимая шума. Видимо, не до конца были уверены в победе.

Но без шума не обошлось. В Юньчэне мой отъезд вызвал общий ажиотаж. Ко мне в дом потянулись соседи, знакомые и незнакомые сотрудники НИИ – поздравить, попрощаться. Местное руководство было само внимание. Меня услужливо спросили:

– Что бы вы хотели посмотреть на прощание в наших местах?

Услышав, что меня интересует храм Гуаньгуна [112] Исторический персонаж, впоследствии считавшийся покровителем воинов и коммерсантов. в окрестностях Юньчэна, тут же все организовали как в старые добрые времена. Даже подали – нет, не легковую машину, но джип с сопровождающим. Храм, заколоченный многие годы, только-только открыли. Мы стали практически первыми его посетителями. И это было еще одним знаком того, что грядут новые времена.

12 декабря 1978 года я снова очутилась на Пекинском вокзале. Многое надо было строить заново. У меня не было ни работы, ни квартиры, ни даже заключения по следственному делу. Точнее, как выяснилось, оно было, но следователи по непонятным причинам его не зачитали, а там черным по белому значилось, что я «советская агентка». Наш «особняк в переулке», мое любимое гнездышко, давно уже был передан другому важному лицу, вещи были тщательно проинвентаризованы и вывезены на склад в помещение Северного бюро ЦК, откуда их выдавали моим дочерям по особому разрешению. Так, когда Инна собралась замуж, то составила список хозяйственных вещей, которые ей хотелось бы получить. Мотивацию сочли достаточной, но прошение удовлетворили далеко не полностью. Просила шесть ложек – выдали четыре. Просила чайник (кипятить воду) – выбрали самый старый, с отваливающимся донышком. А настольную лампу и занавески вообще отказались дать, да еще прочитали нотацию: мол, это все принадлежности буржуазной жизни, у пролетариата такие вещи не водятся.

Лю Хэчжун, не выдержав, дал отпор:

– А что, у пролетариата принято жопу жены в окно показывать?!

Сотрудники бюро ЦК, выдававшие вещи, потупив глаза промолчали. Положение спас сын Ани Чжао Сюнь Вова. Снял прямо с окон маминой квартиры занавески: «Бери!» Эти пожелтевшие от времени занавески стали единственным украшением Инниной комнатушки.

Все эти годы после замужества Инна продолжала жить в общежитии института – общий туалет на пол-этажа, общая кухонька на шесть семей, вдоль стен в коридоре штабелями сложена китайская капуста, припасенная на зиму. Хорошо еще, что в период неразберихи, когда выпускники разъезжались, а новые студенты еще не прибыли, Инна с мужем под сурдинку заняли лишнюю комнатку через коридор напротив. А то теперь всем нам – четверо взрослых (с Инной жила еще родственница, помогавшая нянчить Диму) плюс двое малых детей – пришлось бы ютиться на одиннадцати квадратных метрах институтского жилья.

«Вот я и снова в коммуналке!» – мелькнула мысль, но она не была тягостной. Ведь туалет в конце концов находился в самом здании, а не за пятьсот метров от дома, как в Юньчэне. И самое главное – это ведь был не Юньчэн, а Пекин!

И здесь ко мне тоже началось паломничество. Новость о моем возвращении разнеслась быстро, и мы на протяжении трех недель каждый день принимали гостей. Люди шли по двое, по трое и целыми группами. Самыми радостными были, конечно, встречи с близкими подругами – Аней Чжао Сюнь и Линь Ли, которые тоже отбыли в Циньчэне семи – восьмилетние сроки, а затем побывали в ссылке. Вообще, как оказалось, почти все мои близкие знакомые проходили по одному и тому же делу о шпионаже. Не все сохранили здоровье в одиночной камере. У Линь Ли обнаружился рак груди, она долго отказывалась от лечения, требуя, чтобы ее прежде всего выпустили из тюрьмы. Но потом все-таки согласилась, и, я думаю, правильно: ее прооперировали, и она благополучно дожила до очень преклонного возраста. Бедная Фифи (Оуян Фэй) вышла из Циньчэна с помутненным рассудком, так и ушла из жизни, никого не узнавая.