Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Когда летом и осенью 1930 года развернулась борьба с «лилисанизмом», Ван Мин очень хорошо отыгрался, выставив себя героем. При поддержке Мифа он вошел в Политбюро ЦК КПК и фактически стал играть в нем первую скрипку. Это произошло в начале 1931 года на пленуме, где под давлением Коминтерна Ли Лисань и Цюй Цюбо были выведены из Политбюро, и весь состав руководства КПК был значительно обновлен, пополнен «людьми из Москвы». После казни Сян Чжунфа гоминьдановцами летом 1931 года Ван Мин даже несколько месяцев исполнял обязанности генсека партии, вроде бы достигнув заветной вершины власти. Но, видимо, малодушие перевесило амбиции: страшные провалы конспиративной сети, казни, расстрелы заставили его в первую очередь подумать о себе. Он настоял, чтобы ЦК укрыл его в безопасном месте – в иностранном санатории под Шанхаем, где для него с женой сняли целый этаж, а затем и вообще предпочел перебраться из опасного Шанхая обратно в Москву и «рулить» издалека.

Прибытие Ван Мина в Коминтерн не могло обрадовать Ли Лисаня, оказавшегося в непосредственном подчинении у человека, настроенного к нему явно неблагожелательно. (Китайцы долго помнят обиды.) Несколько раз Ли Лисань просился на родину, но Ван Мин никак не давал разрешения, не упуская при этом любого случая, чтобы прижать «оппортуниста» к ногтю. Когда предыдущая жена Ли Лисаня, Неверова, уехала в командировку на Дальний Восток, Ли Лисань в письме к ней вскользь упомянул о том, что, мол, товарищ Ван Мин недавно вернулся из отпуска в Москву. Не знаю, как содержание этого письма стало известно китайской парторганизации, но оно послужило поводом к новой серии проработок, так как Ван Мин обвинил Ли Лисаня в «разглашении секретных сведений», касающихся местонахождения руководителя китайской компартии. Как позднее сказал Ли Лисань в своем выступлении на VIII съезде КПК, в Москве он ощущал себя «снохой под игом свекрови», не мог распрямить спину.

Но когда мы с ним шли к Ван Мину, я, конечно, еще не знала всех этих сложностей во взаимоотношениях. Ван Мин занимал на седьмом этаже гостиницы «Люкс» апартамент из трех комнат. С ним вместе в Москве находилась жена Мэн Циншу (по-русски Роза), настоящая китайская красавица с прекрасным цветом лица и большими глазами под красиво очерченными дугами бровей. У них была четырехлетняя дочка Ван Фан, Фаня. В 1937 году, уезжая на родину, отец оставил ее на воспитание в семье Димитрова, который после войны забрал ее с собой в Болгарию. Фаня, приехав к родителям в Китай в 1950 году, не захотела оставаться с ними, заявив, что своей родиной считает Болгарию. Ныне все трое – родители и их дочь – покоятся на Новодевичьем кладбище в Москве. На могиле Ван Мина воздвигнут пышный монумент с фигурой в полный рост и выгравированной надписью «Выдающийся революционер-интернационалист». Сюда часто водят группы любопытствующих китайских туристов.

В 1936 году Ван Мин произвел на меня впечатление вполне интеллигентного человека с правильными чертами лица. Он свободно говорил по-русски (лучше, чем Ли Мин). Из-за низенького роста ему не хватало импозантности, но зато он держался с важностью, которая, вероятно, призвана была подчеркнуть его ответственное положение. А так как он казался мне весьма солидной фигурой – как же, секретарь Коминтерна! – то чем-то напомнил Наполеона, и в голове мелькнула сентенция о том, что великие люди зачастую бывают маленького роста. Но в целом Ван Мин мне с первого же взгляда не понравился: было в нем что-то неприятное – то ли настороженность, подозрительность во взгляде, то ли чиновничья манера держаться.

Знакомство со мной проходило в официально-сдержанной атмосфере. От Ван Мина веяло холодком, и Ли Мин тоже «держал дистанцию». Наблюдая за ним, я отметила, что и он относится к Ван Мину без особой симпатии. Но разрешение на брак Ван Мин ему дал.

Реакция родных на изменение в моей личной жизни в целом была положительной. В нашем кишкинском роду, как и в большинстве дворянских семей, привечали смешанные браки. Среди моих сестер одна была замужем за Радчевским, другая – за Корниловичем (оба – с польскими корнями), третья – за австрийцем Зилесом. Дядя Владимир Семенович был женат на француженке. И вот теперь на горизонте появился китаец.

Сестра Олимпиада Павловна оценила Ли Мина в таких словах:

– Я на своем веку повидала немало людей, но могу тебе, Лиза, сказать, что Ли Мин – не простой человек. Он – личность!

А брат Сергей отнесся к моему браку с позиции естественных наук:

– Про другое не скажу, но как агроном по профессии твердо знаю, что гибридное потомство должно обладать большими достоинствами.

Брат Володя, как всегда, промолчал. Может быть, был озабочен собственными проблемами. Он к тому времени стал семейным человеком, и жена Маруся вот-вот должна была родить.

Больше всего меня беспокоила мама: как она воспримет мое необычное замужество? Конечно, у нее были внутренние опасения. Но мама никогда не навязывала мне своего мнения и вообще привыкла уже к моей самостоятельности. И, кроме того, Ли Мин покорил ее своей уважительностью и вниманием. Такое отношение к пожилому человеку даже меня удивило – я не знала еще, что это одна из лучших китайских традиций. Ли Мин окружал маму неизменной заботой не только в период ухаживания, но и до самого конца ее жизни.

Когда он сам сообщил маме, что мы собираемся пожениться, она всплеснула руками:

– Да вы знаете, что у моей дочери ничего нет? Она же бесприданница!

Ли Мин рассмеялся:

– Вот и хорошо! И у меня никакого имущества нет. Я тоже пролетарий.

И действительно, к свадьбе мы никак не готовились. Собрав свое немудреное имущество: пару выходных туфель, белье, кое-что из верхних носильных вещей да еще сшитый мамиными руками теплый байковый халат в полоску – предмет моей гордости (никаких домашних халатов у меня до этого не водилось), я связала все это совсем по-простецки, на деревенский манер, в небольшой узел и с 1-го Басманного переулка просто перебралась к Ли Мину на Тверскую.

Сохранилась карандашная записка на клочке бумаги, которую я передала Марусе, лежавшей в родильном отделении больницы:

«Милая Маруся!

Я, наконец, разрешила проблему – вышла замуж. Так что в нашей семье появился неожиданный родственник – китаец.

Мама понемногу, кажется, успокаивается. Пожелай мне самого наилучшего. Володя сегодня идет ко мне в гости. Целую тебя и твоего сына. Поправляйся скорее.

Я с Ли Мином поселилась в «Люксе», на Тверской. Это теперь гостиница «Центральная», а тогда в здании дореволюционной постройки размещалась гостиница-общежитие для работников Коминтерна. Очень удобное расположение: пройдешь пешком минут десять к Александровскому саду, а там уже и само здание аппарата Коминтерна. Сегодня его можно опознать по мемориальным доскам на стене: «Здесь работал Хо Ши Мин» – и прочим такого же рода, а тогда помещение это, конечно, было покрыто завесой секретности, и я ни разу туда не входила.