Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

А откуда я мог о нем знать? Откуда нам было знать, что такое вообще возможно? Но даже моего опыта «общения» с нацистами было достаточно, чтобы понять: нужно сделать все возможное и даже невозможное, чтобы не попасть в их лагеря. Стоя на относительно безопасной французской земле, на французской железнодорожной платформе, в окружении французских конвоиров и французских машинистов, я решил бежать.

Главное – сосредоточиться на задаче. Как человеку с техническим образованием мне было известно, что на любой железнодорожной станции у персонала, обслуживающего составы, есть небольшие наборы инструментов с отверткой и гаечным ключом. Когда конвоиры отвлеклись, мне удалось украсть такой набор и спрятать его под курткой. Потом я подошел к машинисту и спросил, через сколько часов поезд прибудет в Германию. Оказалось, через девять. То есть в моем распоряжении было девять часов, чтобы сбежать. Потом ни малейшей надежды на освобождение не останется.

Вдевятером мы – самые худые – по очереди протиснулись в образовавшуюся щель и выбрались из вагона. Выползали словно пауки, судорожно цепляясь за дно вагона, и повисали на кончиках пальцев.

Поезд тронулся. И я принялся за работу: открутил от пола все болты, но не заметил, что половицы сцеплены между собой. Каждая доска прикреплялась к другой шпунтом и пазом, поэтому сдвинуть их было невозможно. Тогда я принялся ковырять пол отверткой. После девяти часов работы мне удалось расшатать лишь две половицы. Времени не оставалось – мы находились примерно в 10 километрах от пересечения границы в Страсбурге.

Вдевятером мы – самые худые – по очереди протиснулись в образовавшуюся щель и выбрались из вагона. Выползали словно пауки, судорожно цепляясь за дно вагона, и повисали на кончиках пальцев. По замедлившемуся движению поезда и свету впереди я определил, что мы вот-вот прибудем в Страсбург, где нас непременно задержат. Я крикнул, чтобы все отцепились, и мы дружно бухнулись на железнодорожный путь, тут же прижавшись к нему изо всех сил. Поезд грохотал над нашими головами, и мы закрывали их руками, понимая, что ослабленные цепи на днищах вагонов могут размозжить наши черепа как дыни.

И вот поезд ушел, и над моей головой осталось лишь высокое небо…

Безопасней всего было разделиться, разойтись в разные стороны, и вскоре все беглецы растворились в темноте. Никого из них я больше никогда не видел. Собравшись с мыслями, я сообразил, в какой стороне находится Брюссель. До него было более четырехсот километров. Дойти пешком – немыслимо. Сесть на поезд на станции – слишком опасно: наверняка арестуют. Поэтому я решил добираться на перекладных: дождаться неподалеку от вокзала первого поезда, идущего в направлении Брюсселя, запрыгнуть в него и до прибытия на следующую станцию спрыгнуть. Иначе было нельзя: на каждой станции солдаты обыскивали поезда. Запрыгивать в поезда я старался глухими ночами. Вот таким образом я за неделю добрался до Брюсселя.

Я отправился прямиком в ту квартиру, которую мне пришлось оставить раньше, чем туда приехали мама с сестрой. Я надеялся, что родители и сестра все еще живут в ней. Сердце замирало то от радостного предвкушения встречи, то от страха, что их там нет. И действительно: в ней поселился другой человек, который ничего о них не знал. Тогда я связался с другом нашей семьи Дехертом: я был уверен, что он подскажет мне, где их найти. Они с отцом дружили много лет, и во времена моего детства в Лейпциге он часто приходил к нам в гости. Каждый год мы обменивались рождественскими открытками. В Брюсселе он занимал должность начальника полиции одного из округов и имел хорошие связи в правоохранительных органах. Отец полностью ему доверял. Они договорились, что, если члены нашей семьи потеряют друг друга, Дехерт всегда сообщит одним, где находятся другие.

Мы встретились в полицейском участке, и он предложил пойти в кафе, где можно было поговорить с глазу на глаз. Он сообщил, что родители скрываются за пределами Брюсселя, и дал мне их адрес. Сестра Хенни, в целости и сохранности, тоже жила с ними. Конечно, в оккупированной немцами стране понятие «целости и сохранности» было относительным. Но что тут можно было изменить? Куда еще податься? Нацисты были уже повсюду.

Этот добродушный католик имел слабое представление о том, что происходит в мире. И не понимал, что укрывать евреев у себя на чердаке незаконно. А может, и вовсе не знал, что такое еврей.

И вот мы снова все вместе! Как в старые добрые времена! Правда, наше нынешнее место обитания разительно отличалась от комфортной квартиры в центре Брюсселя, где я когда-то мечтал о нашем воссоединении. Мы занимали чердак в пансионе мистера Тохера, весьма пожилого джентльмена – ему было без малого девяносто. Этот добродушный католик имел слабое представление о том, что происходит в мире. А точнее, не имел вообще никакого. Он был слишком стар и редко выходил из дома. И не понимал, что укрывать евреев у себя на чердаке незаконно. А может, и вовсе не знал, что такое еврей…

Как бы то ни было, а укрытие у нас появилось. Больше всего меня огорчало, что родители находились далеко не в лучшей форме. После того как год назад отца избили бельгийские жандармы, его здоровье сильно пошатнулось. Он с трудом ходил, у него возникли серьезные проблемы с желудком, от которых он страдал до конца жизни.

Наше жилище состояло из двух тесных комнат. Туалета на чердаке, конечно, не было, и нам приходилось дожидаться ночи, когда другие постояльцы заснут, и спускаться этажом ниже. Наверное, в это трудно поверить, но дискомфорта мы почти не ощущали. Ведь мы были вместе. Тем более что отец сделал все возможное, чтобы наше скромное пристанище стало настоящим домом. Он отыскал где-то прекрасную мебель и покрасил ее в самые яркие, жизнерадостные цвета.

Два месяца с нами жили две мои тети – мамины сестры. И все было бы в порядке, если бы однажды они не отправились в нашу прежнюю брюссельскую квартиру за почтой, где нарвались на гестаповцев. Больше мы никогда их не видели.

Позднее выяснилось, что их арестовали и отправили в Аушвиц. Но до лагеря они так и не доехали. Их поезд перегнали на запасной путь и «запечатали» в тоннеле, оставив заполняться угарным газом. Все, кто в нем находился, в том числе и дети, погибли. Что произошло потом – неизвестно. Не осталось ни свидетелей тех событий, ни каких-либо записей. Похоронены ли мои тети, развеян ли их прах – этого мы, скорее всего, никогда не узнаем. Прошло столько лет, но это до сих пор незаживающая рана в моем сердце…