Жан-Жак Фельштейн - В оркестре Аушвица

Боль штопором ввинчивается в спину, грудину как будто зажали в тиски, левая рука онемела… В моей жизни теперь тоже есть до и после : до и после той секунды, когда я, решив, что умираю на операционном столе в госпитале Ларибуазьер [39] Госпиталь Ларибуазьер (1854) — действующая больница в 10-м округе Парижа, на улице Амбруаза Паре (1510–1590), французского хирурга, одного из отцов современной медицины. , сказал себе: «Тем хуже!» — а потом опомнился и успокоился. Но даже тогда, очутившись в черной дыре, не воззвал к тебе.

Я лежу на койке в отделении кардиологии и мучаюсь бессонницей. Сосед по палате издает во сне разнообразные звуки — храпит, хрипит, скрипит, посвистывает. Я не знал, что человек на такое способен. Одна мысль не дает мне покоя всю ночь: большинство из вас попали в Биркенау в переходном от детства к юности возрасте, между шестнадцатью и двадцатью годами. Нацисты украли у вас момент вхождения во взрослую жизнь и заключили его в скобки. Мне теперь много лет — ты до таких не дожила, после твоей смерти мне досталась в наследство вечно молодая мать. Ты ушла туда, где время течет по-другому, если вообще течет…

Я уже много месяцев общаюсь с режиссером-документалистом, которого заинтересовала эта история — твоя, моя, оркестра. Мы с ним слетали в Париж к Виолетте, к Элен в Кнокке и поговорили с ней об эпизоде с «Чаконой». Нужно снимать фильм или писать книгу, а может, стоит делать и то и другое, основываясь на воспоминаниях этих женщин и на том, что расскажут все, с кем мы пока незнакомы.

Виолетта и Элен уже поведали мне о вреде, который причинила им опубликованная в 1976 году книга Фани Фенелон [40] Фаня Фенелон (1922–1983), бывшая солистка женского оркестра концлагеря Биркенау. Мемуары и фильм, снятый на основе ее воспоминаний, вызвали протесты всех уцелевших участниц оркестра, особенно в той части, которая касалась образа дирижера Альмы Розе. Фенелон приукрасила собственную роль в происходившем в Биркенау, слишком резко описала других музыкантов оркестра и исказила ход событий. Протестовала даже сама Фаня — ее роль в фильме играла английская актриса Ванесса Редгрейв, женщина крупных размеров, в сравнении с миниатюрной Фенелон, да еще и активная защитница палестинских, а теперь и исламских террористов. После Фенелон некоторые музыканты женского лагерного оркестра, например виолончелистка Анита Ласкер-Вальфиш, опубликовали собственные воспоминания, вышла новая биография Альмы Розе. Сегодня установлено, что Фенелон опубликовала частично вымышленные воспоминания, в них есть несколько неточных исторических дат и фактов, оппоненты певицы поставили под сомнение многие ее утверждения. «Играть, чтобы выжить». Ее перевели на многие языки, американский драматург Артур Миллер написал по ней сценарий, и она стала предметом борьбы мнений как раз в ту эпоху, когда Катастрофа вышла за рамки чисто исторических картин и о ней начали снимать художественные фильмы и телесериалы: «Выбор Софи», «Восстание в Собиборе», «Холокост» и многие другие.

Книгу Фани я пролистал, взяв у одного из твоих братьев. Уголок каждой страницы, на которой упоминалась твоя фамилия, был загнут. В эпилоге рассказывалось о том, как сложилась судьба выживших узниц после 1945 года. Я с возмущением прочел, что ты «почти сразу улетела в Америку, вышла там замуж и вскоре умерла». Если Фаня не дала себе труда проверить факты, ее воспоминания гроша ломаного не стоят.

Работу я решил начать с Виолетты. Она была готова говорить об этом , что я воспринял как знак доверия.

Мы встречались, и я каждый раз поражался ее памяти, чувству юмора и богатству языка. Иногда она выражала тревогу насчет моей затеи, но считала ее благородной и не отказывала в поддержке. Помощь этой женщины оказалась бесценной.

Беседы наши носили сложный, иногда драматичный характер, но кладбища мы не посетили ни одного, не желая превращать работу в траурное бдение. А еще мы часто смеялись, неразумно много курили, литрами хлебали кофе и ели пирожные с жирным кремом, которые Виолетта пекла к моему приходу. В ее доме часто пахло печеными яблоками и корицей, которую во всех странах Восточной Европы добавляют в пироги. Это была настоящая жизнь.

Живой взгляд, вызов, который она бросала дуракам и ханжам, описывая смешные или гротескные моменты лагерного бытия, рассказали мне о вашей повседневной жизни больше, чем слезливые и не всегда честные документальные картины, снятые о войне…

Лето надвигается на нас семимильными шагами, жаркое и душное польское лето с низким свинцовым небом. Земля в лагере покрыта желтой пылью, она витает над бараками, жалкую тень можно найти только под чахлыми березами, как раз там, где зондеркоманды без устали жгут трупы убитых в газовых камерах людей. Во рвах растет и сразу жухнет тощая трава. Время течет монотонно в рутине каждодневных убийств.

Транспорты с венгерскими евреями стали приходить реже — массовые убийства закончились в апреле. Эва Штайнер, Лили Мате и Иби, привезенные одним из составов, рассказывают о случившейся в марте оккупации страны, антиеврейских карательных мерах и первых депортациях. Крематории в лагере работают в «обычном» режиме, но из-за безветренной погоды запах мертвечины не развеивается, вонь липнет к коже, женщинам кажется, что он останется с ними навсегда, даже если они каким-то чудом выживут.

Жажда мучит узниц все сильнее, рабочий день удлинился: нацисты не намерены беречь силы заключенных. Они встают в шесть утра, вместе с солнцем, возвращаются в лагерь в восемь вечера и в десять ложатся спать.

Однажды в оркестровый барак входит старшая надзирательница Мария Мандель. Она улыбается, подзывает всех к себе. Эта высокая крепкая светлоглазая женщина являет собой излюбленный нацистами «арийский» тип. Контраст между разношерстной группой обитательниц Двора чудес в полосатых робах и этой живой статуей в эсэсовской форме поражает воображение: они, собранные со всех концов Европы, — жертвы, она — жрица смерти, отвечающая за их уничтожение.

Все так, но есть и другая ипостась Марии: она вместе с Ирмой Грезе проявляет к своим жертвам самое большое внимание. Мария любит музыку и выглядит искренне взволнованной, когда слушает игру Альмы, а выходя из оркестрового барака, снова руководит убийствами. Осознать этот парадокс невозможно.

Почему она заботится о музыкантшах, об артистках волею случая ? Что это, благожелательная терпимость по отношению к своему детищу — в конце концов, это они с Хёсслером создали оркестр, став демиургами «сборной солянки», — или их отношение сродни добродушной снисходительности к домашним животным? Бог весть…