Жан-Жак Фельштейн - В оркестре Аушвица

Все «вспомогательные службы», прикрепленные нацистами к газовым камерам, в том числе «Канада», прыгали выше головы, но даже маниакальный надзор капо не мог остановить обмен бриллиантами, луидорами, долларами, швейцарскими франками… всеми остатками богатств, которые мертвые ныне люди зашивали в одежду перед отправкой в «трудовые лагеря».

В какой-то момент параллельную экономику лагеря трясло, как в лихорадке, но порядок быстро восстановили: главной обменной ценностью остался хлеб.

Совершались умопомрачительные сделки: полумертвый от голода заключенный, бывший в прежней жизни банкиром, обменял мешочек бриллиантов, спасенный от многочисленных обысков, на одну сырую картофелину. Едва стряхнув с корнеплода землю, бедняга тут же съел его… Стороны остались довольны друг другом: мир воистину сошел с ума.

Одежду и меха венгерских женщин сортировали как положено: лучшее, самое красивое отсылалось в Германию — если эсэсовцы украдкой не оставляли богатства себе.

Для музыкантш из оркестра это массированное поступление украденных нацистами богатств обернулось неожиданными моментами. От подруг, работавших в «Канаде», они получали мелкие подарки: зеркальца, расчески, щетки для волос. Виолетта стала обладательницей флакончика лавандовой воды (она держала «сокровище» в музыкальном шкафчике, но наслаждалась им недолго: в лагере крали все, что получалось украсть).

Мандель, непредсказуемая в своем безумии, дарила оркестранткам ночные рубашки — шелковые, атласные, кружевные, невероятно роскошные, и они надевали это белье с тем бо́льшим удовольствием, что никогда не носили ничего подобного…

Странность, барочность ситуации смешили всех до упаду. Они хохотали, воображая, что скажет парашютист — хорошо бы американский! — пробив крышу барака и увидев их невозможную компанию.

Нары? Простыни? Шелковые ночнушки? Ну какой же это концлагерь? Мы попали в пансион благородных девиц, а находится он скорее всего в Швейцарии. Их повседневность состояла из гремучей смеси ужаса и смеха.

Виолетта вспомнила еще одну свою шутку. Как-то раз, утром, она пришла к подругам и спросила холодным тоном: «Знаете, что говорят эсэсовцы, проснувшись поутру?» Понятливые догадались и захохотали, остальным Виолетта объяснила:

— Ну как? Дела идут, контора пишет? [42] Во французском варианте текста фраза действительно окрашена «черным» юмором: «Alors… ça gaze?» можно перевести «Как дела?» или «Ну что там с газом?»

Я издаю полузадушенный смешок, но Виолетта выглядит очень довольной: даже в Биркенау удавалось натянуть нос нацистам. Не поручусь, что шуточка была и правда придумана в лагере, но Виолетта очень потешно изображала шокированные лица некоторых музыкантш…

Они смеялись и над собой и над своими палачами.

«Мы такие при-ви-ле-ги-ро-ван-ные, что в камере точно получим двойную дозу газа!» — говорит одна.

Лотта сравнивает цвет пламени, в котором сгорят их трупы, со спящей рядом с ней Сильвией.

«Я высокая и толстая, значит, огонь будет желтым от жира. А ты — букашка, поэтому цвет будет голубоватым!»

Унесенные вихрем жестокости, они ухарски, на свой лад, борются с отчаянием и депрессией, их оружием становятся смех и музыка. Француженки хором импровизируют на мотивы песен Шарля Трене [43] Шарль Трене (1913–2001) — французский певец и автор песен. , Жана Саблона [44] Жан Саблон (1906–1994) — французский певец и актер. , пародируют «Я буду ждать тебя» — шлягер 40–41-го, когда женщины начали горевать по военнопленным, не вернувшимся из шталага [45] Шталаги — концентрационные лагеря германского вермахта для интернированных военнопленных из рядового состава во время Второй мировой войны. .

В руки Маленькой Элен, гениальной рукодельницы, попадает рулон оранжевой папиросной бумаги. Часть пускают на санитарные нужды, остаток она красит в синий цвет и сооружает береты Кригсмарине [46] Кригсмарине — военно-морской флот (нем.) , официальное название немецких ВМС Третьего рейха. , чтобы девушки исполняли в этих головных уборах немецкую танго-песню начала 1940-х годов «Под красным фонарем Санкт-Паули» [47] Гамбургская «улица красных фонарей» Репербан — центр ночной жизни в портовом районе Санкт-Паули. Свою фривольную славу улица получила, когда городские кварталы в районе порта считались злачным местом, особенно любимым мужчинами. . Немецкий флот на всех морях терпит поражение от союзников, так почему бы не посмеяться над ними в Биркенау!

Однажды вечером кому-то — Виолетте? Маленькой Элен? — приходит в голову идея: «А не провести ли нам конкурс красоты?» Все франкофонки визжат от восторга: можно будет выбрать Самый Красивый Рот, Самые Красивые Глаза, Ноги, Грудь, Лицо…

Решать будут все, выражать одобрение можно свистом, овациями, криками «браво!».

Немки и польки решают не участвовать, украинки улыбаются и, как всегда, ничего не понимают…

Пятьдесят лет спустя никто не помнит имен победительниц. Я не верю, настаиваю. «Имя! Мне нужно имя!» — и смущенная Иветт со смехом признается, что получила приз. «Все были так добры! Специально не давали мне стричься слишком коротко, и я стала Самыми Красивыми Волосами Биркенау…»

Виолетта так увлеклась нашим разговором, что поведала мне несколько гомерически смешных эпизодов из жизни лагеря, вспоминает забавные и одновременно героические моменты. Не вооруженное сопротивление, не самопожертвование, хотя одному богу известно, сколько мужества требовалось женщинам, работавшим на оружейном заводе, чтобы прятать взрывчатку в подшивке своей одежды и выносить ее из цеха. Четырех поймали и повесили на плацу. А потом зондеркоманда № 3 взорвала крематорий и газовую камеру динамитом, изготовленным руками узниц…

Виолетта рассказывает коротенькие истории о повседневном героизме, о недочеловеках , которые вдруг, пусть и ненадолго, снова обретали статус мужчин и женщин и смеялись в лицо палачам. Эпизоды жизни, а не биологического выживания…

Их собрали в бараке. Евреек справа, остальных слева. Это напоминало те страшные «отборы», которых каждая боялась больше всего. Анита не сомневается, что попадет в газовую камеру и не успеет предупредить Ренату.

После случившейся в апреле смерти Альмы они чувствуют: сломалась какая-то пружина. Оркестр все так же играет у ворот военные марши, но концертов в «Сауне» становится все меньше, и вскоре они совсем прекращаются. Музыка та же — Альма хорошо их выдрессировала, — а скрипичные соло теперь исполняет Большая Элен. Но никто больше не стремится к совершенству, все играют как-то… машинально.