Наталья Бондарчук - Сергей Бондарчук. Лента жизни

Пушкинская трагедия, поставленная отцом в XX веке, – невероятно современна. Всё получил Борис, но нет в его душе покоя, нет счастья. Его не радует ни власть, ни жизнь. Его тревожит неприятие народом рачительных реформ и царских щедрот. Борис не находит себе места в царских палатах, он поднимается на колокольню, бьёт в большой колокол, чтобы заглушить в себе терзающую душу и мысли, бежит из города в бессилии и наедине с собой и небом признаётся: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста…»

В образе Отрепьева артист Соловьёв показал современного Самозванца – деятельного молодого человека, способного ради власти и выгод изменить вере, предать любовь, продать душу. Лишь единственный и последний раз в нём заговорит совесть: в разговоре с князем Курбским он с горечью говорит, что ведёт войска врагов на братьев и кровь русских потечёт: «Вы за царя подняли мечи, вы чисты…» Но его оправдание лишь в том, что на русском троне сидит цареубийца. В фильме, так же как и в трагедии Пушкина, утверждается мысль о том, что личность, ставящая своей целью достижение власти любой ценой, безнравственна, она не будет в конце концов поддержана народом. Юродивый высказывает Годунову то, что не может высказать народ. «Нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит». Но не только Бориса постигает кара за всё содеянное перед народом, но и народ не безгрешен перед лицом истории. Войска Самозванца входили в русские города, не встречая сопротивления. Когда закончится сцена убиения безвинных, царицы и Феодора, и народ поймёт, что свершилось новое убийство, резко оборвутся крики, возгласы, и вся масса людей объединится в одном-единственном действии – молчании.

Народ безмолвствует…

Как-то я встретила в мосфильмовских коридорах человека, который произнёс следующее: «Бондарчук ведёт себя так, как будто у него нет детей». Это была самая настоящая угроза. Однажды отец признался мне, что он в списках на убиение…

– То есть? Кто тебя хочет убить? – спросила я. – И кто тебе об этом сказал?

– Сказали в органах, – спокойно ответил отец. – Там не только я…

Сейчас меня обвиняют в теории заговора против моего отца… Нет, нет, я не буду обвинять кучку кинематографистов, рвавшихся к власти. Нет, дело-то совсем в другом. Важно опорочить идеи, высказанные художником… Даже сама смерть не так уж важна. Напротив, гибель великих людей надолго остаётся в народной памяти. А цель опорочить, облить грязью, исказить – это попытка убить вестника, убить героя до его физической смерти. Кто этим занимается? Те, кто хочет воспользоваться моментом и ослабить, разрушить нашу страну. После печально знаменитого V съезда отец предсказал разрушение Советского Союза и падение нашей культуры в целом.

Незадолго до V съезда в 1985 году завершился многолетний конфликт Никиты Михалкова и моего отца. Чёрная кошка между ними пробежала еще в 1977 году, когда Сергей Фёдорович не принял фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино» и начал критиковать Михалкова за уход от Чехова, а тот в ответ вспылил и назвал мэтра ретроградом. После этого в течение нескольких лет они даже не здоровались.

И неизвестно, как долго бы это продолжалось, если бы Михалков первым не сделал шаг к примирению. А посредником для этого он выбрал друга всей нашей семьи, узбекского режиссёра Али Хамраева. Последний вспоминает:

«Я тогда в Москве снимал документальный фильм о Советском Союзе. И вот как-то Никита Михалков мне говорит:

– Я знаю, у тебя очень тёплые отношения с Сергеем Фёдоровичем, а у меня с ним немножечко нелады, история эта старая, но мучает меня постоянно. Великий человек – не могу я чувствовать себя перед ним виноватым. Ты бы не мог как-нибудь затащить его ко мне в киногруппу?

Я не стал допытываться, что там между ними произошло, сказал – попробую – и отправился к Сергею Фёдоровичу. Выслушал он меня:

– А ты знаешь, в чём дело?

– Нет, Сергей Фёдорович, абсолютно не знаю.

– Вот видишь – не знаешь, а пришёл меня с Никитой мирить. Ты же восточный человек, сначала бы выяснил, в чём дело.

– Сергей Фёдорович, да неудобно мне было Никиту расспрашивать, ясно одно – он переживает. Тем более вы же – славяне, вам надо объединиться. Мне даже как-то неловко, что я вам это объясняю. Я вас очень люблю, Никита – мой старый боевой товарищ. Сергей Фёдорович, ну давайте пойдём к нему.

– Ну ладно. Скажи, что через час.

Я – скорей к Никите. А он в это время готовился к картине о Грибоедове. И у него на “Мосфильме” были настоящие апартаменты: несколько комнат, большой зал – прямо целая мастерская. И все стены большого зала увешаны картинами на историческую тему, портретами, эскизами костюмов, декораций. Свою группу Никита спровадил, стоим мы в центре зала вдвоём. Входит Сергей Фёдорович. На Никиту не взглянул и пошёл бродить вдоль стен, у одной картины постоял, у второй… у пятой:

– Алик, куда я попал? Ты не знаешь, кто здесь работает? Может, Феллини?

Никита вздохнул:

– Ладно вам, Сергей Фёдорович, ну что вы, ей-богу…

– Это ты, Никита? Ты здесь работаешь? А я подумал, что у нас на “Мосфильме” Федерико Феллини постановку получил.

Зашли в маленькую комнатку, там Никита столик накрыл: сёмга, осетрина, коньячок, лимончик – всё красиво. Сели, выпили по рюмочке, ещё по рюмочке. И Никита говорит:

– Сергей Фёдорович, всё, что было, надо забыть. Ну, я виноват, погорячился…

Сергей Фёдорович посмотрел на него:

– Никитушка, дорогой мой, дело не в том, что я не понял твой фильм “Неоконченная пьеса для механического пианино” и ты назвал меня консерватором. Дело даже не в том, что после обсуждения твоей картины ты, мягко говоря, не замечал меня. Мне не это обидно. Ты же талантливый человек, Никита, мастер большой и понимаешь: мы с тобой разные. Наверное, и мне тогда надо было как-то иначе высказаться, но я всегда напрямую говорю. Знаешь, почему мне было больно и обидно? Вот у тебя папа кто? Вся страна его знает и почитает. Мама кто? Известная писательница. Брат кто? Голливудский режиссёр. А я? Я же круглый сирота. Я круглый сирота, Никита! И ты на круглого сироту голос возвысил!

Никита прямо ахнул:

– Ну, Сергей Фёдорович… Ну что же теперь…

– А теперь давай обнимемся, Никитушка!

Они обнялись. И больше никогда на Никиту Михалкова никаких обид он не имел. А мне о нём говорил:

– Никита – мощный парень. Талантище…»

13 мая 1986 года открылся V съезд кинематографистов СССР. О том, какое важное значение этому событию придавало руководство страны, говорит тот факт, что на него явился весь высший партийный ареопаг – Михаил Горбачёв и всё его Политбюро. К тому времени Горбачёв уже крепко стоял на ногах и, освободившись практически от всех «стариков» в Политбюро, вёл страну к рыночным реформам. А поскольку кино, по словам самого Ленина, являлось важнейшим из искусств, то ему отводилась в этом деле одна из главенствующих ролей. И ставку новый генсек и его команда делали на тех кинематографистов, которые в брежневские времена были на положении изгоев и к кормилу власти не допускались. Теперь наступало их время. Именно они должны были сбросить с пьедестала всех, кто олицетворял собой времена так называемого брежневского застоя. Ведь ни Сергей Бондарчук, ни Станислав Ростоцкий, ни Лев Кулиджанов и другие мэтры никогда бы не согласились с теми переменами, которые замыслили горбачёвцы. И тот новый кинематограф, который задумали реформаторы, тоже никогда бы не стали создавать, поскольку суть его – разрушение и распад великой державы. Не все это тогда поняли, купившись на вроде бы благую цель – снимать честное и правдивое кино.