Константин Купервейс - Людмила Гурченко. Золотые годы

В 1980 году, когда Маша вышла замуж, Лелина 36-метровая квартира уже была переведена на Машу. Когда освободилась третья комната, где жила соседка, мы с Люсей с трудом перевели ее тоже на Машу. Теперь у Маши с мужем была полноценная трехкомнатная квартира в самом центре Москвы. Прошла свадьба, и началась другая жизнь. Муж и жена. К сожалению, любви и взаимопонимания в семье у них я не видел. Ну, жили, и все. Через год Маша родила сына Марка. Хорошо помню тот день. Маша позвонила и испуганным голосом сообщила, что прямо сейчас родит, а дома никого нет! Я лечу к ней. Сажаю в машину – и в роддом. Только вернулся домой и… звонок. У Маши родился сын! И назвали его Марк. Люся поставила Маше условие: если сын, только Марк. «Если не назовете Марком, можете мне на глаза не показываться!» И никаких компромиссов! Примерно через год по такому же сценарию Маша родила дочь Лену. Дома с Машей опять никого не было, я помчался к ней и отвез в роддом. И вот Лена и Марк. Внучка и внук – о чем мечтала Люся.

Мне очень сложно рассказывать про отношения Маши и Люси, потому что столько было передач, статей в прессе, столько людей выдавали в эфир выдуманные истории и факты, которых и в помине не было. Это и история с квартирой, которую Люся купила для мамы Лели, а Леля завещала Маше. И истории последних лет про наследство Люси. Истории жуткие, леденящие кровь. Неправдоподобные, лживые. Маша никогда не была корыстной, никогда не думала о себе, не была эгоисткой. И эта ужасающая передача, когда Маша открывает ящики и берет серебряные ложки и вилки, открывает горку и вытаскивает чашку с блюдцем… Ужасно! Это не Маша! Кто-то ее этому научил! Знать бы кто.

Сегодня, после ухода Люси из жизни, смерти любимой бабушки Лели, после трагической гибели 14-летнего Марка, безвременной кончины самой Маши, возня все еще продолжается. И опять с наследством. Не хочется об этом писать. Одно скажу: у Маши совесть чиста.

Немного расскажу о Люсином здоровье. Как только мы познакомились, она была в довольно тяжелом состоянии. И моральном, и физическом. Умер папа, работы практически нет, и ей не верилось, что после всех мытарств и унижений может стать лучше. А о том, что будет совсем хорошо, она и не мечтала. Ее мучила щитовидная железа, была постоянная аллергия. Несколько раз был даже отек Квинке. В сумках и карманах у нее везде был пипольфен, на всякий пожарный – только он помогал Люсе от неожиданных приступов аллергии. Но через год аллергия отошла в сторону, щитовидка тоже. Стало легче.

И тут этот страшный перелом ноги. Три наркоза, из которых два по восемь часов. И вот через года полтора, после уже всех «ножных» операций, Люся вдруг просит померить температуру. И – о, ужас! – 40,3 градуса. И вроде бы ничего не болит, жалоб нет. Ну, слабость. Думаю, может быть, термометр не сбросили… Давай еще раз. 35,0. Ничего не понимаю! Измеряем через пять минут. Опять 40,3. Какие-то чудеса. Беру пульс. Скачет. Опять 35,0. И так раз пять. Люсе становится хуже. Вызываем «скорую». Врачи в недоумении. Сначала не поверили. Но позже убедились сами. Скачки не уходят. Забирают Люсю и везут в Первый мед. на Пироговку.

Я просидел там до ночи. Ей сделали какие-то уколы, и она заснула. А утром я уже был там. Никто ничего толком не может сказать. И начинаются обследования. Собрали консилиум, и понеслось: …скопия …скопия, …скопия, …скопия. Несколько дней – и ничего. И на последней …скопии, а это, простите, была цистоскопия, Люся вышла и говорит: «Все. Больше не могу. Поехали на … домой!» И мы уехали. Два дня после этой процедуры она мучилась, но сказала, что больше никуда и ни к кому не пойдет! Уже позже, когда Люся рассказала эту историю одному известному профессору, он, усмехнувшись, сказал: «Так это же интоксикация после наркозов. У тебя очень слабый организм. За такой короткий срок столько наркозов…» И после этого Люся лежала в Кремлевке еще на обследовании. Там тоже сделали одну …скопию, и мы тут же уехали домой. Скоро все прошло. Были, правда, еще операции, и вы об этом знаете, но всех мучает, раздирает любопытство, сколько операций, когда и какие… Я не считаю это секретом; раз идут толки, то надо хотя бы немного объяснить и рассказать. Люся – это эталон терпения, отчаянности и бесстрашия. То, что она переносила, не ноя, не плача, рискуя своим лицом, не описать ни в одной книге. Скажу только, что, например, блефаропластику глаз она сделала почти без анестезии. Почему почти? Потому что на вопрос, будут ли отеки, хирург ответила: «Да, будут». На вопрос, долго ли они будут держаться, хирург сказала: «Да, долго». «А отчего отеки?» – был следующий вопрос. «От анестезии, от уколов», – был ответ.

– А можно без уколов? – спокойно спросила Люся.

– Нет, – ответила хирург.

– А давайте попробуем, – твердо сказала Люся.

– Вы потеряете сознание от боли, – уверяла доктор.

– Не потеряю, – парировала Люся.

Этот диалог, совершенно неприемлемый для хирурга и пациента, длился долго. И в итоге Люся хирурга уговорила. А это была строгая женщина-профессор. Она согласилась: не без наркоза, но без уколов.

В результате анестезия была хлорэтилом; это такой препарат, которым брызгают спортсменам на поле при травме. Когда хирург вышла после операции и подошла ко мне, она была вся мокрая и, снимая маску, разведя руки в стороны, тихо сказала:

– Ну… знаете… Такое ощущение, что я сделала пересадку сердца. Так я устала. А Люся… Я таких женщин в жизни не встречала и не встречу, наверное, никогда.

И хирург права. На все сто процентов.

Больше к этой теме не возвращаюсь, хотя понимаю, что она вечно обсуждается, женщин, сделавших пластическую операцию, чаще всего осуждают, но иногда, правда, гораздо реже, приветствуют. Мне очень сложно рассудить «советчиков», но скажу одно: операцию надо делать у профессионалов. Как их найти? Посмотреть их работы. И не гнаться за именами и московскими светилами. Я прошу прощения, что влезаю в эту запрещенную для мужчин сферу, но я пережил с Люсей все эти процедуры. И скажу, что было это очень непросто и женщине, перенесшей операцию, и тому, кто рядом с ней.

И еще. Люся уговорила сделать пластику и Лелю. Та категорически отказывалась. Но с Люсей это не получится. И я отвез Лелю рано утром в Институт красоты на проспекте Калинина (теперь Новый Арбат), а вечером забрал уже после круговой операции. Бедная Леля! Зачем было это делать, никому не понятно, но Люся была довольна и уверяла всех, что мама стала гораздо «моложе»… Но вернемся в 80-е годы.

«Бенефисная» команда предложила сделать большую передачу или телевизионный концерт под названием «Любимые песни». Мы уже говорили про эту программу. Хочется подробнее описать работу над «Любимыми песнями». Сначала мы с Люсей начали отбирать песни. Подняли вокалистов 60–70 годов – Ненашеву, Мондрус, Бродскую, Великанову, Белова, Мулермана и многих других. Какие же чудесные песни они исполняли! Мы по несколько раз слушали, по куплетам, собирали скелет программы. Сидели ночами, в перерывах между другими съемками. Иногда во время какой-нибудь поездки Люся вдруг просила меня остановить машину: «Я придумала!» – и рождалась новая вставка, а мы, радуясь, двигались дальше. И вот так, по кусочкам, по кирпичику рождалась эта прекрасная программа.