Олег Табаков - Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2

Бытует мнение, что раньше было больше великих артистов. Я застал легендарных мхатовских «стариков», а многих моих ровесников и соратников по «Современнику» заслуженно именуют актерами с большой буквы, и, учитывая это, я смею утверждать, что и среди нынешней молодежи есть Актеры. Их, по определению, немного, но так как капитализма с человеческим лицом не бывает, выстаивать будут только очень талантливые. В нынешних условиях значительно сложнее сохранять и отстаивать свою личность. Вокруг все время производится продукт (в особенности в кинематографе, не говоря уж о телевидении), и производящих его успешно не очень-то побуждают совершенствоваться. «Производит? Хорошо! Надо больше производить! Надо регулярно производить!» А качество – дело третье, средне – уже хорошо. Все слишком реально и материально. А талантливое – это редкость, штучно, это не серийно и даже не мелкосерийно. И счастье, что есть такое живое дело, как театр, где талант этот еще может раскрыться и поразить, потому что настоящее живое дело требует настоящих нервов, пота и слез.

Сейчас, в 2012 году, в труппе Художественного театра девяносто два человека. Есть молодежь, есть те, кто работает в театре давно, и, конечно, не все востребованы в равной степени в силу различных причин, в том числе возраста и состояния здоровья. Но живой успешный театр имеет возможность содержать своих стариков, давая им жизнь достойную в благодарность за жизнь, отданную этому делу. Труппа и сейчас сформирована неплохо, но до конца своих полномочий я буду продолжать искать новые силы, ибо у меня есть понимание того, что это необходимо.

Есть в медицине такой термин – процесс диспансеризации, то есть освидетельствования физиологического состояния организма. Поскольку театр – живой организм, труппа его требует перманентного пересмотра. Всегда во всех многонаселенных театрах возникали градации и деления, появлялись труппы студийные, переменные, постоянные, молодежные, но причина происходящего дробления всегда одна и та же – люди, приходящие работать в театр, в эту зону повышенного социального риска, никогда не могут быть уверены в завтрашнем дне. Все приходят за Синей птицей, но многие в силу различных причин покидают театр «на щите». И это тоже неотъемлемая особенность профессии. Зона повышенного риска – именно об этом предупреждаю я своих учеников в первые же дни наших занятий. Новобранцы должны знать, куда они идут.

Я думаю, для зрителя по-прежнему чрезвычайно важна желанность встречи с именно этими актерскими лицами. Кажется, мне удалось составить такую иконографию в Художественном театре… Если иду по Портретному фойе, не по тому, где висят лица ушедших, а по «барабану», то есть по фойе, окружающему зрительный зал, то про себя отмечаю: я бы и сам хотел это лицо увидеть, и это, и это.

Понимаю, что труппа сформирована, может быть, неидеально. Проблема коллекционирования периодически кажется разрешенной, а через некоторое время оказывается, что она наличествует и снова продолжает заботить меня, и я снова продолжаю искать новые дарования.

«Тащат» или «толкают» репертуар вперед не только старые и зрелые актеры, но и приходящие, нарождающиеся, молодые.

Можно с уважением и благодарностью говорить и об Ольге Барнет, ставшей знаменитой актрисой. При всей ее прелестной иронии она человек пробующий, ломающий свои стереотипы. Она становится все смелее и смелее в своих пробах. По-моему, это замечательно.

Много и успешно работает Ксения Лаврова-Глинка. Трудится Нина Гуляева, наш ветеран и, по сути дела, одна из матриархов Художественного театра. Мне кажется, очень к высокому овладению профессией пришла Женя Добровольская. Я обязательно хочу сказать слова удивления дарованиям и Яны Колесниченко, и Светланы Колпаковой, и Кристины Бабушкиной, и Дарьи Мороз, и Юлии Чебаковой. И об Алексее Кравченко, пришедшем в труппу Художественного театра из кино, и о Федоре Лаврове, перешедшем к нам из БДТ, и об актерах, поступивших из студий, которые я готовил для русских драматических театров Таллина и Риги. Оттуда пришли актеры и в Подвал, и в МХТ: Яна Сексте, Алена Лаптева, Ростислав Лаврентьев, Олег Мазуров.

Люди, за работами которых мне всегда интересно наблюдать, – Наталья Тенякова, Николай Чиндяйкин, Валерий Хлевинский, Александр Семчев, Валерий Трошин, Павел Ващилин, и совсем молодые – Виктор Хориняк, Андрей Бурковский, Ксения Теплова, Игорь Хрипунов и Даша Юрская.

Что касается меня самого, могу сказать определенно: пятьдесят шесть лет, посвященные мною актерскому мастерству, не только не отвратили меня от занятия профессией, но даже укрепили меня в сознании ее нужности для людей. Примеры тому приводить, думаю, не стоит – ход рассуждений на эту тему нередко превращается в кликушество. Как говорил Сатин, «не в этом дело, Барон, не в этом дело…»

Есть и еще один момент, которого я коснусь лишь немного.

Да, в Художественном театре хорошая система здравоохранения и социальной поддержки, но бывает так, что молодые актеры МХТ отказываются от выигрышных театральных ролей, потому что хотят активно сниматься в кино и много зарабатывать. Капитализм является одной из самых несправедливых с точки зрения распределения благ форм человеческого общежития, но, перефразируя Уинстона Черчилля, можно сказать, что «ничего лучшего человечество еще не придумало». Когда подобное случается сейчас, то это, наверное, признак культуры – меньшей или большей. Однозначного решения тут не примешь.

Соотношение личных интересов и интересов дела изменилось.

Модель «театр-дом» является самой высокой нравственной планкой для русского актера. Я далек от мысли, что театр – это храм, но потребность русского зрителя в театре, конечно, происходит из этого слоя чувств… Из сострадания. Лучшие спектакли театра, из тех, что я видел в жизни, как раз об этом и говорили, вызывая во мне живое сострадание. До сих пор я помню, как в спектакле «Три сестры» Алла Константиновна Тарасова произносила «трам-там-там», и Болдуман вторил ей: «трам-там».

Снимать с репертуара спектакли, в том числе и только что созданные, – дело довольно серьезное и довольно поганое, требующее профессиональной честности и определенного человеческого мужества.

Когда-то вся наша советская театральная жизнь держалась на запретах. Приходили товарищи из Управления культуры или Министерства культуры, смотрели в пустом зале прогон спектакля, делали замечания, которые надо было обязательно учитывать. Идиотизм замечаний не обсуждался. Так была устроена жизнь. Количеством закрытых спектаклей иногда измерялось положение театра в обществе и государстве. Закрытый спектакль считался своего рода наградой художнику, свидетельством его гражданской зрелости и чести. Так и жили: мы ставили – они закрывали. И вот произошел переворот. Цензуру отменили, никто не приходит «принимать» спектакль, никто ничего не запрещает. Что ж тут делать, как теперь измерять и оценивать таланты?