Коллектив авторов - Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

Вот одна из историй Чижикова.

Он получил заказ на оформление книги и решил работать в деревне. Взял в Переславле такси до Троицкого, а когда выходил, забыл рукопись в машине. Катастрофа! Как сообщить о потере рукописи?

Но тут в деревню приезжает Эдик, узнаёт о несчастье Виктора и начинает обзвон. А мобильных, между прочим, тогда не было. Поднял на ноги весь Переславль, и через день рукопись нашлась!

Эдик всегда был готов прийти на помощь. Юра сказал ему, что мы собираемся в путешествие. И он тут же вызвался нас отвезти: мы ещё были «безлошадными», а он уже обзавёлся «Жигульком». Дорога дальняя, Успенский пригласил соседа-таксиста. Пользуясь случаем, мы прихватили не только необходимое, но и кое-что в хозяйство. Хоть с нами и была «самая лёгкая лодка в мире», но и – этюдник, краски, холсты, ружьё, удочки, фотоаппаратура – машину явно перегрузили.

Путешествие началось весело, едем, травим анекдоты. В районе Переславля лопнула первая шина, да так, что ремонту не подлежала. Поставили запаску. Перед Ярославлем полетело второе колесо. Запаски нет – в покрышку набили траву, кое-как доковыляли до города. А резины тогда днём с огнём было не сыскать. Но только не Эдуарду Николаевичу Успенскому. Он смог не только найти в Ярославле обладателя свободных покрышек, но и уговорить его продать нам две – с условием, что потом мы достанем пару в Москве и отдадим. Так сработал авторитет писателя. Кто именно «доставал» – думаю, объяснять не нужно.

Вечером доехали до протоки. Подниматься в гору было невозможно, потому что дороги как таковой тогда ещё не было. Разбили палатку, костёр разожгли, повечеряли. Угомонились на рассвете, поспали несколько часов. Рядом Кирилло-Белозёрский монастырь, в Ферапонтово нас ждал Валентин Иванович Вьюшин, хранитель фресок Дионисия (он спас их во время войны: хотели в соборе картошку хранить, но он вышел с ружьём и не позволил, а ведь это было неподчинение в военное время, очень рискованно). Предлагали Успенскому поехать с нами, однако он уже был на взводе: Москва, дела… Так и уехал. То есть он проделал весь этот путь не ради какого-то интереса, чтобы что-то посмотреть, хотя бы просто проветриться, нет, он именно бросил всё, чтобы помочь друзьям, и как только мы перестали нуждаться в его помощи, вернулся.

Говорят, Успенский был неуживчивым. Затеет какое-то дело, а потом бросит, поссорится с участниками своего же проекта. Так было и с «Радионяней», и с «Самоваром», и в других случаях. Но из чего эта неуживчивость произрастала? Он терпеть не мог, когда всё успокаивалось, шло, что называется, по накатанной. Он никогда не останавливался на достигнутом. У Высоцкого есть песня про колею. Это как раз то, что ненавидел Эдик. Дело «входило в свою колею», шло по проторенной дорожке, а он всё время хотел что-то улучшать. Порой это даже не было улучшением, но для него главным было что-то менять, куда-то двигаться.

Одна такая история развернулась на моих глазах.

Когда возник журнал «Простоквашино», его первый редактор Дима Рогожкин пригласил меня помогать ему с фотографиями, он придумал рубрики, в том числе – «Щёлк-урок», где я учил детей не только технике съёмки, но и пониманию того, в чём смысл фотографии, зачем снимать. Эдик в ту пору был увлечён программой «В нашу гавань…» и журнал только просматривал.

Всё шло хорошо: шеф-редактору журнал нравился, время от времени он звонил и говорил, что мы здорово сделали материал, что надо и дальше именно так продолжать. Однако я предупреждал Диму, что он долго с Успенским не проработает. Он мне не верил. Но прошло время, в «Гавани» образовался перерыв, и Эдик взялся за журнал: надо делать лучший журнал в мире! И тут-то мой прогноз оправдался. Главное – меняться!

Кстати, для обновлённого журнала Успенский придумал слоган: «Журнал на вырост!» Новый редактор Миша Першин рассказывал мне, какое раздражение это вызвало в издательстве: мол, что это такое, как будто одежда не по размеру, и прочее в этом же духе. Они не понимали, что Успенский всё делает «на вырост»: сегодня ребёнок чего-то не поймёт – поймёт завтра, нужно не приспосабливаться к его нынешнему пониманию, а вести вперёд.

В связи с «Простоквашино» у меня появился ещё одни повод для регулярных встреч с Эдиком. Для журнала нужны были фотографии: в каждый номер – новая. Я приезжал к нему на съёмку. Он был готов делать всё что угодно: залезал на забор, на лестницу, переодевался сколько угодно раз. Дом его был полон живности: собаки, попугаи, куры, сорока, ворон, галка. Однажды я предложил снять фотографию с попугаем на плече. Эдик взял карандаш и протянул попугаю. Тот его мгновенно перекусил. «Видал? И с пальцем будет то же самое». В результате фотографию я смонтировал из двух кадров, сняв отдельно Успенского, отдельно – попугая. Кстати, на очередном юбилее именно эту фотографию увеличили и поставили на сцене – лицо на ней было больше, чем сам юбиляр.

Когда я приезжал к Успенскому, мы после съёмки гуляли по окрестностям. В Переделкино заходили на дачу Чуковского. Туда автобусами привозили детей. Едва они видели Эдуарда Николаевича, как просили его выступить. Он никогда не отказывался. После нескольких вступительных слов начинал провоцировать: «Давайте петь частушки, давайте рассказывать анекдоты!» Это меня всегда напрягало: вдруг сейчас встанет «Вовочка» и мы получим полный комплект неприятностей, но его контроль над детьми был удивительный: дети его беспрекословно слушались.

Когда у нас в стране появились Барби и другие зарубежные игрушки и персонажи, в «Самоваре» придумали – в качестве ответа на это – фестиваль русской сказки. Его проводили в Суздале, в фестивале принимал участие весь город: шились костюмы, по улице ехала печка с Емелей, скакали тройки, шагали богатыри – такое фестивальное шествие. В центре города проходил главный концерт с участием ведущих актёров, разных знаменитостей.

На второй или третий фестиваль пригласили Успенского. Я спрашиваю: «Эдик, что ты будешь делать на фестивале? Что ты придумал?» А он отвечает: «Нечего придумывать. Меня посадят в президиум, я должен сидеть и надувать щёки». И во что это вылилось? Он посидел-посидел в президиуме и не усидел: тут же начал включаться во всё – в награждение детей, в выбор лучшего костюма… Конечно, он не мог просто присутствовать, роль свадебного генерала была не для него.

Не могу не затронуть ещё одну тему. Она постоянно муссируется и, думаю, не следует делать вид, что этого нет. Это тема финансовых взаимоотношений Успенского и художников. Я оказался и на той, и на другой стороне, поэтому могу быть достаточно объективным.

Эдик предложил мне как члену Союза художников и Союза журналистов подписать письмо для суда. Он объяснил, что ищет заказы, нанимает юристов, а если договор международный, то ещё и переводчиков. А по договору художнику нужно отдавать половину от суммы договора. Это, считал Успенский, несправедливо, так как он затрачивает больше сил и энергии на получение этих денег, и он предлагает художникам 25 %. И, кстати, Шер с ним уже подписал такой договор. Согласился со справедливостью такого решения и я, поскольку, очевидно, что без этой деятельности Успенского художники, в массе своей не такие деловые, вряд ли получили бы хоть что-то.