Алексей Тарханов - До востребования, Париж

Заставь меня сделать окончательный выбор между Римом и Парижем, я оказался бы в некотором затруднении. «Мне нравятся очень обои». Хотя в общем споре «лягушатников» и «макаронников» я скорее на стороне первых. Не помню, кто сказал, что французы – это итальянцы, которые хотят, чтобы их считали немцами. Это не очень любезно по отношению сразу к двум народам. Но французы и итальянцы – конечно, родственники и, как настоящие родственники, склонны подкалывать друг друга, понимая, что все равно придется жить рядом.

«Знаете ли вы, – спрашивает парижская журналистка, – как эти самые итальянцы называют свое итальянское мороженое? Нет? Они его называют “французским”!» Возмутительно, конечно. Хотя я припоминаю, что читал о том, как во времена Челлини «французской» называли в Италии венерическую болезнь, которую во Франции, разумеется, считали «итальянской».

Как живой свидетель битвы итальянской кухни против французской, я наблюдаю за ходом пограничных сражений, за тем, как великие гастрономы, наследники Вателя и Эскофье, сдают позиции приезжим молодчикам-флорентийцам, миланцам, неаполитанцам, сицилианцам. И хорошо бы гениям и кудесникам (кудесникам и в Италии неплохо), так нет же – ординарным провинциалам.

Об этом можно судить по тому, что хорошие итальянские рестораны в Париже по-прежнему редки. К тому же я всегда наивно полагал, что итальянская кухня демократичнее и дешевле французской. Как выяснилось, ошибался. Да, пицца и макароны доступны всем и повсюду, но, если вы захотите съесть не абы какую, а очень хорошую пиццу, вы заплатите за нее как за черную икру.

И вот уже появляется такое специфическое место, как Pizza Chic в Сен-Жермен де Пре. Что это вообще такое – «роскошная пицца»? Не то же ли это самое, что «изысканная пельменная»? Если вы спросите, вам объяснят, что здесь пиццы не только создаются на основе настоящих итальянских ингредиентов – все везут из Италии, но еще и проектируются с особой выдумкой и талантом. Вы заказываете и получаете местный бестселлер – пиццу с артишоками. Настоящие артишоки, подлинная руккола, несомненное тесто и аутентичный выдержанный пармезан. Но, положа руку на сердце – это всего лишь хорошая итальянская пицца, просто раза в три дороже той, что вам предложат на ее родине.

В знаменитую La Stresa в 8-м округе надо записываться за недели, интриговать и уговаривать, но что поделать, раз вы не президент Франции, которых здесь повидали на своем веку. Всех тянуло на вкусненькое. А Mori Venice Bar Массимо Мори возле Биржи с его муранскими люстрами? Придется-таки потолкаться, несмотря на то, что здесь работают с утра и до позднего вечера. Или Grand Venise в 15-м округе, где с вами начинают болтать как с любимым родственником и где антипаста – настоящая засада. Так хороша и так обильна, что после нее невозможно ничего съесть, а ведь хочется еще и пасту, не говоря уже о secondi piatti и dolci . Об этом ресторане честно пишут: «очень дорого». И все равно не войдешь, особенно вечером. Потому что каждому хочется досидеть до кульминации – невероятного карамельного мороженого горой. Здесь знают толк в театральных эффектах.

Бульвар Итальянцев был назван когда-то по театру итальянской труппы, дававшей здесь представления. С тех пор, конечно, театр в целом, а тем более итальянская комедия, потеряли былое влияние. И тем не менее она жива.

Мы узнали об этом в одно прекрасное Рождество, когда было совершено нападение на Елисейский дворец. Неизвестный попытался на машине протаранить торжественные президентские ворота, увенчанные золотым галльским петухом.

Когда же его задержали, обнаружилось, что неизвестный всем очень даже хорошо известен. За рулем адской машины находился мощный старик Аттилио Маджиулли, основатель Театра итальянской комедии на Монпарнасе. Ученик Джорджо Стрелера, работавший в Piccolo Teatro di Milano , он руководит крошечным зальчиком на Веселой улице (Rue de la Gaîté) на 100 мест, где играют Гольдони на французском.

Аттилио Маджиулли объяснил, что его театру отказывают в субсидиях, а устроенный накануне акт аутодафе – он сжег перед оградой манекен в костюме Арлекина – никак не подействовал на министерство культуры. Так что сеньор директор театра сделал еще одну попытку превратить итальянскую комедию во французскую трагедию. Его не стали судить, предпочли подлечить. Граница на замке. Гольдони играют без него. Закон есть закон.

Мой Париж лежит за окном и будит меня по утрам пением птиц, которое плавно переходит в чириканье телефона на подушке. Вставай, дурачок, пора во Францию.

Да я и сам знаю! Не шумите. Францией, Парижем надо пользоваться, пока не поздно.

Куда же я сегодня пойду? Если не будет работы: выставки, интервью, отставки правительства или скандала на очередной демонстрации, – просто пойду гулять. Всюду будет что-то замечательное – как недавно, когда я сел на круговой парижский трамвай и обогнул весь город, рассматривая из окна красоты в пригородах, за бывшей полосой укреплений.

Тех самых «фортифов», за которые мечтал заглянуть забавный Фанфан из «Капитана Сорвиголова». Откуда только не всплывают эти цитаты про Париж. Можно ли ехать в трамвае, просто чтобы ехать в трамвае? В Париже – невозможно. Нас давно и вслепую – не видя Францию на самом деле – научили, на что смотреть, чего ждать, что замечать. Мы не можем просто съесть луковый суп, не вспомнив, что его любил комиссар Мегрэ.

Но всякий раз, выходя на улицу, я ревниво сравниваю Францию с той идеальной страной, которую вложили мне в голову семья и школа в советском детстве.

Конечно, та еще мешанина. Коктейль из рассказов родителей, исторических романов (за это отвечал Александр Дюма), научной фантастики (за это отвечали Жюль Верн и секретарь французской компартии товарищ Жорж Марше) и цветных картинок в рассыпающихся от старости номерах иллюстрированного журнала Paris Math .

По этой небывалой Франции я до сих пор очень тоскую. Неплохо было бы посетить страну времен моего детства, Францию семидесятых годов. Увы, это невозможно. Когда я сейчас разговариваю об этом с французами, у меня есть ощущение, что они бы и сами рады предпринять такое путешествие, да только не знают как.

Зато мне досталась современная Франция. Все наперебой говорят, как она изменилась. Оброс диалектами язык, который французы со времен Расина берегли, как сокровище. Рассталась с половиной соусов французская кухня – под натиском сырого японского минимализма, кисло-сладкой китайской экзотики и итальянского вкуса к натуральным продуктам. В кафе перестали курить за завтраком, обедом и ужином. Семимильными шагами глобализма в страну ломятся новозеландская баранина и аргентинская говядина. И даже коньяк здесь стали наливать со льдом, on the rock , вместо того, чтобы нежно греть его в ладонях.