Николай Борисов - Михаил Тверской

«Вожди шли отовсюду вооружённые с очень многими из своих людей, но никто, кроме вождей, не мог подойти к лошадям; мало того, те, кто пытался гулять между [ними], подвергались тяжким побоям. И было много таких, которые на уздечках, нагрудниках, сёдлах и подседельниках имели золота приблизительно, по нашему расчёту, на двадцать марок. И таким образом, вожди говорили внутри шатра и, как мы полагаем, рассуждали об избрании. Весь же другой народ был далеко вне вышеупомянутой ограды. И таким образом они пребывали почти до полудня, а затем начали пить кобылье молоко и до вечера выпили столько, что было удивительно смотреть.

Нас же позвали внутрь и дали нам пива, так как мы вовсе не пили кобыльего молока, и этим они оказали нам великий почёт; но всё же они принуждали нас пить, чего мы с непривычки никоим образом не могли выдержать. Поэтому мы указали им, что нас это тяготило, и тогда они перестали нас принуждать. Снаружи ограды был русский князь Ярослав из Суздаля и несколько вождей китаев и солангов, также два сына царя Грузии, также посол калифа балдахского, который был султаном, и более десяти других султанов сарацин (восточных, нехристианских народов. — Н. Б.), как мы полагаем и как нам говорили управляющие. Там было более четырёх тысяч послов в числе тех, кто приносил дань, и тех, кто шёл с дарами, султанов, других вождей, которые являлись покориться им, тех, за которыми они послали, и тех, кто были наместниками земель. Всех их вместе поставили за оградой и им подавали пить вместе; нам же и князю Ярославу они всегда давали высшее место, когда мы были с ними вне ограды. Если мы хорошо помним, то думаем, что пребывали там в довольстве четыре недели, и мы полагаем, что там справляли избрание, но там его не обнародовали. И об этом можно было догадываться главным образом потому, что всякий раз как Куйюк выходил там из шатра, то, пока он пребывал вне ограды, пред ним всегда пели, а также наклоняли какие-то красивые прутья, имевшие вверху багряную шерсть. Этого не делали ни перед каким другим вождём. А ставка эта, или двор, именуется ими Сыра-Орда» (3, 77).

Вернувшись на родину, Плано Карпини на основе воспоминаний и путевых записок создал свою знаменитую книгу «История монгалов». В ней он среди прочего рассказывает историю кончины князя Ярослава, с которым был лично знаком.

«В то же время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей часта Русски, которая называется Суздаль. Он только что был приглашён к матери императора, которая как бы в знак почёта дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в своё помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и всё тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землёю. И доказательством этому служит то, что мать императора без ведома бывших там его людей поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца. Тот не пожелал поехать, а остался, и тем временем она посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что, если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену» (3, 79).

История гибели Ярослава Всеволодовича — как её представляет Плано Карпини — вызывает много вопросов. Странным представляется прежде всего то, что русского князя (по словам Карпини) почтили более, чем других правителей покорённых народов, а затем отравили...

Единственным объяснением может служить то, что Ярослава в ханской ставке воспринимали в первую очередь как доверенное лицо ненавистного, но могущественного Батыя.

В ставке Гуюка царила ненависть к Батыю. Кузены стали врагами ещё во время большого похода на Запад в 1237—1241 годах, когда самоуверенный и дерзкий Гуюк — сын тогдашнего великого хана Угедея (1227—1241) — отказывался подчиняться приказам Батыя, а тот писал на него жалобы хану в Каракорум. Угедей сделал сыну строгий выговор и отозвал его из похода. Тот затаил ярость, но, разумеется, ничего не забыл. Он ждал времени и случая, чтобы свести счёты с кузеном. После кончины Угедея Батый всячески препятствовал избранию Гуюка великим ханом, внешне сохраняя лояльность и почтительность по отношению к властям в Каракоруме.

С избранием Гуюка на трон настало время платить по старым счетам. Но время открытого разрыва Гуюка с Батыем ещё не пришло. Как сын Джучи (старшего сына Чингисхана) и как талантливый полководец, покоритель многих стран Батый пользовался авторитетом у степной знати. За ним стояли боевые силы «улуса Джучи». Для войны с ним Гуюку нужны были удобное время и убедительный повод. Таким поводом мог послужить, например, сепаратизм — отказ подчинённых Батыю русских князей явиться к новому великому хану с поклоном и дарами.

Но и Батый тянул время и не хотел раздувать конфликт с Гуюком. В знак покорности он отправил Ярослава в Монголию, где русскому князю как порученцу Батыя был оказан подчёркнуто почтительный приём. Но чем почтительнее были речи ханских приближённых, тем опаснее становилось положение Ярослава. Он очутился между Батыем и Гуюком, как между молотом и наковальней...

Замысел монгольской интриги напоминал шахматную партию, где каждый игрок просчитывает наперёд ходы противника. Старая ханша Туракина, вдова Угедея и мать Гуюка, управлявшая империей в 1242—1246 годах, была душой интриги. Отравление Ярослава, разумеется, официально не признавалось ханским двором, но и не особенно скрывалось. Оно должно было стать достоянием молвы. Узнав о кончине отца, точнее — о его тайной казни при помощи яда, наследники едва ли согласятся ехать в Монголию, чтобы разделить его судьбу. А их неявка может послужить свидетельством сепаратизма «улуса Джучи» и стать хорошим поводом для начала войны «федерального центра» с «сепаратистом» Батыем.

Был и ещё один резон, который, безусловно, принимали во внимание советники Гуюка. Речь шла о деньгах, причём весьма значительных. Во главе обширного «русского улуса» должен был стоять не порученец Батыя, а ставленник имперского правительства в Каракоруме. Только в этом случае имперские власти могли получать достоверную информацию о численности податного населения в регионе, в полной мере контролировать сбор налогов и мобилизацию войск. Словом, Каракорум хотел иметь своего ставленника не только среди монгольских доверенных лиц (баскаков), но и среди главных русских князей.

Итак, необычайно почтительное отношение в Ярославу Всеволодовичу в ханской ставке находит своё объяснение. Однако это ещё не всё. Другая странность в рассказе Плано Карпини о гибели «суздальского» (правильно — владимирского) князя — непонятная природа их знакомства. Папский посол явно выделял Ярослава из толпы ордынских вассалов. Похоже, он знал о нём гораздо больше, чем писал. Ярослав был пешкой на шахматной доске, за которой сидели Гуюк с Батыем. Но у этой пешки была своя, тайная игра, о которой не догадывался ни один из игроков. Очень похоже, что великий князь Владимирский искал способ сговориться с папой и поднять против степных язычников новый крестовый поход. Глядя на прошлое из будущего — а именно так устроен глаз историка, — мы снисходительно замечаем, что это было невозможно. Но в ситуации 1240-х годов русские князья смотрели на вещи несколько иначе. Незадолго до Батыева нашествия великий князь Владимирский Юрий Всеволодович пытался договориться с венгерским королём Белой IV (1235—1270). Сам факт внезапного возвращения Батыя из Венгрии — о причинах которого историки до сих пор не имеют единого мнения — многие на Руси понимали как победу латинского оружия, против которого татары оказались бессильны...