Николай Борисов - Михаил Тверской

И начнут пити и ясти и упиватися без меры, и не знати начнут отца и матери и блуд будут творити с родом своим. И разгневается на них Господь Бог гневом великим за их беззаконие, и повелит Господь Михаилу царю скрытися во едином острововъ морских. И внидет царь Михайло в корабль, и отнесёт его Бог во един от остров морских и пребудет в нём до уреченнаго ему времени» (133, 257—259).

Нужно ли, недолго думая, отнести все эти подробности благого правления к фантазии поздних переписчиков Откровения? Или допустить древность этих картин, хотя и не подтверждённую документально? Привычная осторожность историка заставляет пойти по первому пути. Но есть одно соображение, позволяющее допустить как гипотезу и вторую версию. Легко заметить, что перечисление добродетелей правителя в этом списке весьма похоже на тот ряд добродетелей, за который современники хвалили другого «царя последних времён» — московского князя Ивана Калиту. В приписке к Сийскому Евангелию 1340 года писцы Мелентий и Прокоша ставят в заслугу уходящему в историю князю именно эти деяния. О них же свидетельствуют и другие источники времён Калиты. Князь Иван «иже исправи Русьскую землю от татей и от разбойник», прекратил надругательства «измайловичей» над Русью, установил «великую тишину», щедро раздавал людям своё богатство (5, 465, 561).

К этому остаётся добавить лишь одно: московский князь был младшим современником Михаила Тверского. Оба они жили в напряжённом ожидании Страшного суда. Оба читали или слушали рассказ Мефодия Патарского о «последних временах». Оба мечтали о «великой тишине» и «собирании Руси». Но судьба свела их как злейших врагов на узкой тропе единовластия.

Осознав себя историческим аналогом мистического героя — «Михаила, князя великого», Михаил Тверской строил жизнь с оглядкой на образ своего тёзки. И не в этих ли пророчествах Мефодия Патарского, воспринятых нашим героем как откровения, он черпал мужество для героического самопожертвования в Орде?

Деньги поработили оружие.

Мир, в который пришёл младенец, наречённый в святом крещении Михаилом, жил по определённому укладу. То был уклад личной и семейной жизни, уклад политической борьбы и церковный уклад. Познание этих укладов — выражаясь научным языком «структур повседневности» — составляет основное содержание детских лет человека. Так было и с нашим героем. Первые 12 лет его жизни были временем познания мира. И надо сказать, что мир в ту пору был весьма суровым...

Бедствия Батыева нашествия не исцелили, а, напротив, усугубили нравственные недуги русского общества. Лучшие представители правящего класса погибли с оружием в руках. Выжили прежде всего ловкие и беспринципные, сумевшие переждать грозу в каком-нибудь медвежьем углу или у родственников за рубежом. Вернувшись, они быстро сумели поладить с чужеземцами. Такой же «естественный отбор» произошёл, вероятно, и среди простонародья. Из этого оскудевшего человеческого материала гнетущие обстоятельства выдавливали последние остатки благородства.

Следствием военного поражения стала утрата страной независимости. Внешний диктат пагубно воздействовал на экономическое, политическое и культурное развитие Руси. Однако едва ли не самым печальным в сложившейся ситуации стала моральная деградация. Ощущение безысходности, постоянное унижение порождали слепую злобу на того, кто находился рядом.

Беспринципные карьеристы — часто это были младшие отпрыски правящих семейств — добивались своих целей путём заискивания перед чужеземцами. Они годами жили в Орде, заводили там дружеские и родственные связи, усваивали привычки и образ жизни победителей. Говорят, что сам Александр Невский побратался с сыном Батыя Сартаком (62, 173).

В итоге князья возвращались домой с ханским ярлыком на искомое княжение и татарским отрядом в качестве почётного эскорта, а в некоторых случаях и силовой поддержки. В полной мере испытав на себе высокомерие победителей, Рюриковичи теперь с таким же высокомерием относились к собственному народу.

Летописцы стыдливо замалчивают такое позорное явление, как торговля людьми — своими собственными соотечественниками, православными христианами, взятыми в плен в ходе княжеских войн или иными путями утратившими свободу. Знаменитый проповедник второй половины XIII столетия епископ Серапион Владимирский горько упрекал сильных мира сего в том, что они «братью» свою продают «в погань», то есть язычникам-степнякам (7, 448). Заметим, что продажа своих соотечественников в рабство к чужеземцам была весьма выгодным делом. В удельную эпоху князья промышляли этим совершенно безнаказанно. Объединив Русь и сбросив власть Орды, Иван III ополчился и против этого «чёрного рынка». Судебник 1497 года предусматривает смертную казнь за «головную татьбу» — похищение людей с целью их продажи в рабство за рубеж (42, 218).

С приходом монголов жизнь превратилась в выживание. Бесконечные княжеские войны и татарские набеги опустошали целые области. Дороги наполнились нищими, леса — разбойниками, а реки — пиратами-ушкуйниками. Торговля между городами стала почти невозможной. Цена человеческой жизни стремительно падала, а о таких понятиях, как честь и достоинство, уже почти никто не вспоминал. Клятвы, скреплённые целованием креста, нарушались с необыкновенной лёгкостью.

И всё же главным пороком того времени современники называли сребролюбие. Людьми овладела безграничная алчность. «Несытовьство имения (ненасытная жадность. — Н . Б.) поработи ны», — сетовал Серапион (7, 448). И на то были свои причины. Если до потери Русью независимости сила денег до некоторой степени умерялась воинской доблестью, силой традиции, правом рождения и престолонаследия, — то теперь она оказалась беспредельной. Всем распоряжалась Монгольская империя, в которой господствовал «золотой род» — потомки Чингисхана. В междоусобной борьбе за власть Чингизиды использовали различные инструменты, в том числе и золото.

За деньги в степях можно было купить многое, хотя и не всё. Не продавались земля и вода, воинская слава и удача, харизма лидера и доблесть. Но русским князьям при наличии денег можно было приобрести чужое княжение, а при их отсутствии — потерять собственное. С помощью серебра князья и бояре выкупали своих попавших в плен подданных, а порой — родных и близких. Щедрые дары ордынским вельможам могли спасти провинившегося князя от ханского палача. При этом коренным монголам торговля и связанные с ней товарно-денежные отношения казались чем-то низменным и даже позорным. Поручив это дело другим народам, они продолжали своё тысячелетнее кружение по Великой Степи, как дети, забавляясь пёстрыми подарками своих вассалов. Старики со вздохом вспоминали то время, когда монголы, завоевав Северный Китай, отливали из награбленного серебра кормушки для своих коней...